Две статьи и одна лекция - [9]

Мне это не кажется таким важным, как моим современникам и уважаемым коллегам, например Медведеву, автору книги "Византийский гуманизм", который придает очень большое значение этому факту. Я должен сказать, что для меня это было бы более убедительным, если бы это не присутствовало в тех текстах, на которые принято ссылаться, в контексте похвальбы, саморекламы того или иного блестящего культурного деятеля, который при том, что он блестящий культурный деятель, еще и византийский ритор и знает, как себя похвалить, и знает, что для того чтобы описать величие некоего подвига, нужно предпослать описанию подвига описание тех бедствий, из которых этот подвиг вывел. И бедствия должны быть описаны как можно чернее. Это просто требуется литературными правилами. Тем более что, пожалуй, единственная эпоха, столетие, когда такая фраза о гибели, смерти образования и ее воскресении могла бы звучать серьезно, это X век. Но об этом скорее говорили позже, когда все-таки уже - ну, тот же Михаил Пселл ввел, конечно, оборот какие то пласты античной культуры, которые были в большой степени забыты: неоплатоническая философия в соединении с тем элементом магии, который ей присущ - это философия настоящая, с интересным философским содержанием, но интерес к магии у неоплатоников был сильный, и он возвращается вместе с неоплатонизмом как философия, как это было и в итальянском озрождении.

Я думаю - это мое мнение, которое одно из существующих мнений,- что как целое судьбу византийской культуры определяет сознание привычного, уверенного преемства - само собой разумеющегося - по отношению к античности. Преемства, которое не требует какого-то специального усилия для того, бы быть определенным как целое. Как ценное это необходимая добавка, потому что любой из античных элементов мог быть забыт и из этого забвения извлечен благодаря усилиям того или иного деятеля. Но как целое преемство оставалось преемством.

То обстоятельство, что у образованного византийца не было языкового барьера, который его отдалял бы от греческого наследия, от наследия греческой античности, что касается латинской античности, то образованные греки во все времена, как правило, её не интересовались. Но какие-то перевода с латинского были в равнее время существования Византии, когда еще, при Юстиниане, например, необходимо было знать  латынь для того, чтобы заниматься юриспруденцией. В VI вехе ещё в Византии языком права была латынь, хотя греки литературной культуры от души презирали не только в VI веке, но еще в IV, когда Рим был еще Римом. Греки чрезвычайно презирали тех своих современников, которые да такой степени опустились, что учат латынь и юриспруденцию. Это, скажем, ярко проходит в речах ритора, очень знаменитого и. можно сказать, центрального персонажа языческой культуры Греции второй половины IV века, Либания. Либаний - уроженец Антиохии, он жил в Антиохии. Поблизости был Бериту - современный Бейрут, был, можно сказать, столицей занятий юриспруденцией, и Либанию приходится иногда с негодованием упоминать способных молодых людей, которые, польстившись, на чисто практические приманки, предали греческую культуру и отправились учиться латыни и праву. И он с чрезвычайным удовольствием отмечает, что какое-то дело в суде выиграл грек только своим красноречием, не учившись праву, не унизившись до того, чтобы изучать римское право, без всякой латыни, только одним эллинским красноречием взял свое и победил в суде своего противника. И вот это продолжается потом.

Характерно, например, что, если святоотеческий период у греков в латинском мире создал такие важные явления, как корпус псевдо-ареопагитовых сочинений в грекоязычном мире и сочинения Августина в латинском (и то, и другое V век, но Августин рубеж IV и V вв., а псевдо-дионисиев корпус, по-видимому, вторая половина V века) то судьбы их различается тем, что если корпус псевдо-диониеиевых сочинений был переведен на Западе на латынь и стал одной из основ западного средневекового богословия и западной средневековой философии; мало этого - люди, создававшие духовную атмосферу, из которой выросла непосредственно готическая архитектура, люди, разрабатывавшие ту богословско-эстетическую доктрину, которая бы оправдывала тот ряд новшеств, который превратил романскую архитектуру в готическую, эти люди ссылались исключительно на Псевдо-Дионисия Ареопагита так, что можно сказать, что этот греческий автор стал чем-то вроде крестного папы готического искусства. А Августина на Востоке практически не читали - вот, Альтано целую статью написал "Августин в Византии", но результаты поражают тем, что они преимущественно негативные.

Правда, под самый конец Византии, в ХIV веке, несколько византийских ученых - очень немного, фактически это деятельность двух или трех людей - снова начинают более энергично, чем это было даже в ранней Византии, переводить латинских авторов, и античных, и христианских на греческий. Но это очень разрозненное явление, и то, что это происходит под конец Византии, тоже характерно. А так, нормально, византиец просто игнорировал существование латинской античности. Латинская античность была ему интересна только одним: римляне создавали римскую империю. Это очень важно. То, что они еще что-то писали, этим можно пренебречь как фактически греки пренебрегали и раньше, в античные времена. Разрозненные примеры возможного влияния, возможного отражения каких-то римских литературных произведений в греческой литературе чрезвычайно проблематичны.