Две повести. Терунешь. Аска Мариам - [11]

Уоркнешь, казалось, догадалась о моемъ душевномъ состоянiи. Она дотронулась до моей руки и тихо сказала:

— Сестра моя неправа. Курица. любить яйца, а коровье молоко не любитъ — не можетъ абиссинка желать жить въ Россiи. Жаль, что ее заточили, но на все воля Божья и негусова.

Я метался изъ угла въ уголъ, не зная, что предпринять. Въ такомъ положенiи захватилъ меня разсвѣтъ. Мнѣ все слышались чьи-то шаги, казалось, что вотъ-вотъ въ дверяхъ хижины появится хитрое темное лицо Азача Гезау. Первые лучи солнца показались за горами. Слуги мои просыпались и вели муловъ на водопой. И вдругъ я рѣшилъ.

— Чуфа, Лифабечу, Алайу! — крикнулъ я: — вьючьте и кормите муловъ. Мы выступаемъ сейчасъ.

Черезъ четыре часа, подъ отвѣсными лучами солнца, по узкой и пыльной тропинкѣ, спѣшнымъ шагомъ шло пятнадцать муловъ. Человѣкъ двѣнадцать оборванныхъ ашкеровъ, вооруженныхъ берданками, подъ предводительствомъ бѣлаго на каремъ мулѣ, сопровождали ихъ. Караванъ спустился къ Хабанѣ, поднялся на верхъ, миновалъ крутой подъемъ на гору, у подножiя которой росли три громадныя смоковницы, и скрылся за уступомъ горы, направляясь на сѣверо-востокъ.

Это былъ мой караванъ.

XI

Путь отъ столицы Абиссинiи, Аддисъ-Абебы — до французскаго порта Джибути на Тихомъ океанѣ дѣлится на пять частей. Отъ Аддисъ-Абебы до Бальчи дорога идетъ по высокому плоскогорью, перерѣзанному во многихъ направленiяхъ ручьями и поросшему высокой травой. Многочисленныя абиссинскiя и галласскiя деревни встрѣчаются на пути. По дорогѣ видны жители, идущiе въ Аддисъ-Абебу, или возвращающiеся изъ нея. Такъ тянется путь на протяженiи около 90 верстъ. Затѣмъ — крутой каменистый спускъ внизъ, и на разстоянiи почти трехсотъ верстъ идетъ знойная Данакильская степь. Въ двухъ мѣстахъ она перерѣзана широкими рѣками Кассамомъ и Авашемъ, но между этими горными потоками, усмиренными степью, нѣтъ ни ручья, ни лужи. Потомъ идетъ рядъ горныхъ кряжей и долинъ между ними. Звонкiе ручьи устремляются внизъ, въ лощинахъ вѣчно зеленѣютъ болота и дремучiе тропическiе лѣса, съ бездной разнообразныхъ породъ деревьевъ, перевитыхъ лiанами, съ массой птицъ, дикихъ козъ и обезьянъ. На вершинахъ задумчиво шумятъ перистой листвой кипарисы* и туйи съ громадными стволами, ниже, тамъ, гдѣ влаги становится больше, растутъ бананы, кокосы, гигантскiя смоковницы и ароматныя нѣжныя мимозы. Тысячи породъ лiанъ, сѣрыхъ мховъ покрываютъ стволы и вѣтви и образуютъ непроходимую завѣсу. Громадные бамбуки вытягиваютъ свои стройные стволы, внизу растутъ папоротники и травы, вычурные цвѣты цвѣтутъ здѣсь зиму и лѣто, наполняя влажный воздухъ запахомъ оранжереи.

Потомъ на пути встрѣчается шумный Хараръ, — этотъ Парижъ Африки съ каменными домами и стѣнами, съ самобытной арабско-египетской культурой, съ памятниками глубокой древности. Отъ Харара на 60 верстъ тянутся громадныя каменистый, поросшiя лѣсомъ, Гильдесскiя горы, прорѣзанныя звонкимъ и порожистымъ ручьемъ Белауа. На краю ихъ — пограничный камышевый городокъ съ населенiемъ изъ сомалей, абиссинцевъ, данакилей и арабовъ — Гильдесса. За Гильдессой на триста верстъ рядъ каменистыхъ горъ, песчаныхъ плоскогорiй, крутыхъ спусковъ и подъемовъ, сухихъ руслъ, широкихъ рѣкъ, поросшихъ колючею мимозой, верблюжьей сѣрой травой, молочаями, уныло торчащими у песчаныхъ береговъ — это Сомалiйская пустыня, арена грабежей и разбоевъ. Она оканчивается у берега моря, и пески ея омыты зелеными волнами Тихаго океана.

На седьмой день пути я со своими слугами и караваномъ углубился въ Данакильскую степь и около полудня расположился бивакомъ на берегу рѣки Аваша. И впередъ и назадъ видна ровная песчаная степь, поросшая травою и на далекомъ горизонтѣ окаймленная синеватыми зубцами горъ. Эта равнина прорѣзана проваломъ. Необъяснимыя силы природы раздвинули почву, и двѣ, почти отвѣсныя стѣны дали протокъ водамъ. Вода шумитъ и клубится между громадными валунами, пѣнится и вдругъ, успокоившись, вся неровная, покрытая волненiемъ, спускается внизъ. Мимозы развѣсили свои вѣтви между камней, и трава мѣстами пробивается изъ голой скалы. Здѣсь, надъ рѣкою нависъ желѣзный мостъ французской работы. Но имъ мало пользуются. Большинство каравановъ идетъ бродомъ, и только лѣтомъ можно видѣть муловъ, бредущихъ между желѣзныхъ перилъ висячаго моста.

Я выбралъ мѣсто за Авашемъ, подъ тѣнью нѣсколькихъ мимозъ, разбилъ палатку и остановился на ночлегъ. Никогда я не чувствовалъ себя въ Абиссинiи такъ спокойно, какъ эту ночь. Авашъ — это первый серьезный рубежъ, за Авашемъ пойдутъ земли раса Маконена, гдѣ законъ строже, а властитель, жившiй долго въ Италiи, гуманнѣе. Терунешь была забыта.

Теплый день смѣнился прохладной ночью. Гдѣ-то ревелъ оселъ, да шакалы тянули свой неизмѣнный визгливый концертъ. Далеко на горизонтѣ видно было огненное море: то горѣла степь подожженная случайно или нарочно.

Я сидѣлъ у палатки, смотрѣлъ какъ весело пылалъ костеръ подъ котелкомъ, въ которомъ кипѣло и шипѣло мясо барана — мой ужинъ. Вдали надъ горами кроткимъ свѣтомъ сiяли семь звѣздъ Большой Медвѣдицы, и надъ ними ярко горѣла Полярная звѣзда. И казалось мнѣ, что я вижу тамъ, прямо надъ этой одинокой звѣздой, городъ, залитый огнями, полный шума экипажей и людской толпы. И вижу я комнаты въ высокомъ домѣ, черный комодъ, накрытый скатертью, зеркало на немъ, шкатулки, круглый столъ и лампу съ гирляндой бумажныхъ цвѣтовъ на колпакѣ, и альбомъ съ оторванной мѣдной застежкой, и кипу газетъ, и русую головку Ани, склонившуюся надъ книгой. И книга объ Абиссинiи, и мысли обо мнѣ! И вспоминалось мнѣ стихотворенiе, давно, давно гдѣ-то слышанное: