Две повести о любви - [48]

Итак, Руди уже предчувствовал, что все плохо кончится. Мы узнали, что один эсэсовец в последний момент переметнулся и что Руди обвинили в том, что он тайком таскал продукты, одежду, карты и лекарства. Хуже всего, конечно, были попытка побега и связь с партизанами. Руди неоднократно приводили на допрос в наш отдел. Его пытали в соседней комнате, мы это знали, но через тонкую стенку мы не слышали ни ударов, ни сопения бьющего, ни криков Руди. Или мне просто этого очень сильно хочется. Словно я смотрю фильм, который не кончается, а идет без звука дальше. Руди, Сари, вороха свидетельств о смерти передо мной, и книга учета умерших, и письма из Швейцарии от моего сына, которого я когда-нибудь снова увижу, на мосту Санкт-Маргретен.

Чаще всего эсэсовцы не спешили. Порой Руди приходилось ждать допроса шесть или восемь часов. Это было особенно тяжело для Сари. Из страха выдать себя она не отваживалась оказать ему даже малейшую дружескую услугу. С бескровным лицом и опущенными глазами она сидела, скрючившись, за своим столом. Изредка мне удавалось незаметно принести стакан воды Руди или одному из его друзей по несчастью.

Все пятеро защищались очень умело. Поэтому, несмотря на отягчающие улики, их вину не могли доказать с абсолютной бесспорностью. Кроме того, за их головы неожиданно вспыхнула борьба между начальником политотдела и комендантом лагеря Бером. Брозе, шеф гестапо в Катовице, посетил Бера, чтобы высказаться в защиту обвиняемых. Он придерживался мнения, что надо все же учитывать особое, привилегированное положение Руди, свадьба которого была использована как гуманный жест в пропагандистских целях. Даже начальник лагеря Гёслер был против казни. Бер, однако, за раскрытие заговора повысил эсэсовца Рота в звании, и на карту был поставлен его престиж. Помилование он рассматривал как личное поражение.

Все ждали приговора. Мыслями мы были в бараке 11, где находился карцер.

Собственно, его имя было Якоб Козельчук, но все называли его Якоб из преисподней. Он был тюремщиком, в его обязанности входило доводить заключенных до кондиции перед допросом или раздевать перед расстрелом. В лагере поговаривали, что он был тренером чемпиона мира по боксу Макса Шмелинга. Шмелинг это позже опроверг. Но он вполне мог бы им быть. Громила с огромными лапищами и медвежьей силой, говоривший на странной смеси польского, немецкого, идиш, русского и английского. Несмотря на его чудовищные функции, мы к нему неплохо относились. После войны он эмигрировал в Израиль и зарабатывал на жизнь, выступая как атлет-силач. Суд над ним, ввиду снимающих обвинения показаний, был прекращен. Он умел производить телесные наказания устрашающе и одновременно щадяще. Кто-то утверждал, что Якоб в основном помогал собратьям по вере, то есть евреям. По отношению ко всем остальным он был менее великодушен. Но это неправда. Мне он, к примеру, дважды спасал жизнь. Первый раз, когда он, обыскивая меня по приказу сотрудника политотдела, намеренно не заметил в моем нагрудном кармане записку с номерами еврейских заключенных. Если бы он показал ее эсэсовцу, мы бы все пропали. Второй раз, когда при селекции карцера он поставил меня в темный угол, и Грабнер не заметил меня. Из-за своих мягкосердечных фортелей Якоб сам не раз сидел в карцере. То его застукивали, когда он раздавал сигареты, лекарства и одеяла, то он предупреждал нас о доносчиках, то приносил еду заключенным в стоячий карцер, то передавал сообщения от товарищей. Не раз ему приходилось замещать палача. Во время одного повешения оборвалась веревка, и Якоб решил, что эсэсовцы, по якобы принятому в Средневековье обычаю, подарят жизнь спасенному. Но жертву повесили вторично. В тот раз Якоб очень долго сидел в карцере, его самого едва не повесили. Но он представлял слишком большую ценность для эсэсовцев. Имея доступ ко всем складам, он снабжал их всем необходимым.

Якоб. Якоб Козельчук. И Руди Фримель. Бургер, Весели. Оба поляка. Легко могу себе представить, что он нарушил приказ и сразу же дал им возможность переговорить друг с другом. Так они могли согласовать свои показания. Доподлинно известно, что все пятеро посылали через Якоба весточки из карцера, и не только членам боевой группы. Думаю, что все тот же Хёльблингер доставлял их почту в Вену. От Весели пришло по крайней мере одно письмо его матери и одно его подруге в Биркенау. В последнем он благодарит ее за теплые носки и свитер, которые ей удалось тайком переслать ему в карцер. Без Якоба это было бы невозможно.

Наши взгляды украдкой, в сторону карцера, в сторону лагерного плаца. Там возводится виселица, потом демонтируется и убирается, когда из Берлина приходит указание приостановить вынесение приговора и продолжить расследование. Там же ее ставят во второй раз и снова убирают. Мощные удары молотков, беззвучные в моих ушах. Эта тишина вокруг, это молчание, это вслушивание и ожидание чего-то, что не приходит, эта тишина, разрывающая тишину.

4. ДЕВЯНОСТО ПРОЦЕНТОВ

28.X.44. — Дорогая Марга, мои опасения подтвердились: я в карцере. Не знаю, получишь ли ты когда-нибудь это письмо, тем не менее пишу тебе, для меня это сейчас огромное облегчение. Надеюсь, все закончится хорошо! Вчера несколько товарищей хотели бежать. Их схватили из-за предательства одного солдата. Сразу же после этого забрали Людвига и меня. Первый, самый страшный допрос уже позади. Если так будет продолжаться, мне придется покончить с собой. Пока у нас двое погибших.