Две пары - [25]
– Как тебе сказать?.. Рублей шестьдесят-то, наверное, стоит… Да, именно шестьдесят. Я-то, собственно, заплатил тридцать, но теперь удивительно быстро поднимаются цены. Именно, именно шестьдесят рублей стоит земля.
– Ну, так вот что, милый, – сказала она, положив ему руку на плечо и вся озаряясь умиленною улыбкой, – надо доводить дело до конца: ты уступаешь за половину цены, я же… я плачу тебе из своих денег… я хочу подарить Федору эту землю.
– Но зачем же, Marie… И притом ты знаешь, филантропия…
– Тсс… ни слова! Мы так счастливы… так все хорошо… Ну, одним словом, я хочу сделать счастье другим. Пожалуйста!
И растроганные до глубины души своим обоюдным великодушием, они обнялись, любуясь друг другом, и медленно целовались, забывая вспомнить о Федоре и Лизутке. Однако вспомнили и в третий раз послали за Федором. Он пришел на этот раз сердитый и с неприятною грубостью в голосе спросил:
– Что вам, Сергей Петрович? Мне недосуг: надо косяк прилаживать.
– Вот тебе барыня объявит, – сказал улыбающийся Сергей Петрович, лукаво посмотрев на Марью Павловну.
– Нет, нет! Сергей Петрович скажет вам! – вскрикнула она и стремительно выбежала из комнаты.
Тогда Сергей Петрович, стараясь изгнать из тона своего голоса всякую горделивость своим поступком, объяснил Федору, в чем дело.
– Итак, в Ягодном, Федор, – заключил он, – земля там прекрасная, есть вода, лесок… Пусть их переселяются. А Марья Павловна дарит тебе эту землю. Я, собственно, хотел взять половинную цену – тридцать рублей; не правда ли, что это очень дешево, Федор? И притом, я еще хотел на пять лет рассрочить уплату… ведь это, согласись, было бы очень хорошо, Федор, для тебя и для твоего отца? Марья Павловна так добра, что дарит тебе эту землю… а? Как думаешь? Я думаю, это так прекрасно для тебя, что я, пожалуй, завтра же поеду к Ивану Петрову сватом… а? Как думаешь?
– Это как же, Сергей Петрович, в вечность али как? – недоумевая, спросил Федор.
– Ну, да, да, в самую полную вечность. Ты можешь ее заложить, передать по наследству детям. Одним словом, как хочешь. В полное твое распоряжение.
Федор подумал и сказал:
– На этом благодарны… Вечно будем бога за вас молить.
– Так как же, ехать сватом?
– Уж и не знаю… Значит теперь чтобы старик переселился сюда, в Ягодное?
– Да, да, непременно. С тем только и земля дается.
– Уж и не знаю…
– Да чего же ты не знаешь, чудак? Ведь даровая земля, пойми ты это, с водою, с лесом… Что же ты не знаешь?
– Господи, аль я ворог какой себе?.. Я бы радостью рад… Вот родитель-то как вздумает!
– Не дурак же он, твой родитель! Живете там черт знает на каких болотах и вдруг – даровая земля, чернозем!
– Это уж что говорить… вечно бога молить за вас и за барыню. Только вот пчелка у него там, садишко…
– Ну, извини, Федор, это черт знает что такое! Пойми ты, что двадцать одна десятина чернозема!
– Как не понять… мы вам по гроб жизни… А все ж таки письмо бы, Сергей Петрович, родителю…
– Отлично. Мы, значит, будем с тобой переписываться, по месяцу ответа ждать, а Лизу тем временем и просватают за другого. Превосходно, Федор!
Федор тяжко вздохнул и покрутил головой.
– Так как же? – Сергей Петрович в раздражении закурил папиросу и принялся большими шагами измерять комнату. – Ну? – спросил он, останавливаясь и сердито взглядывая на молчаливого Федора.
– И ума не приложу, Сергей Петрович.
– Ты пойми, пожалуйста, вот какую вещь. Ну, теперь не позволяет тебе старик жениться – у него еще могут быть резоны; тем более отпустить тебя в зятья: ты один работник, можешь не высылать денег и тому подобное. Но у него совершенно нет резонов отказываться от превосходной даровой земли… Ты скажи, так ли я говорю?
– Это верно, что он опасается.
– Если же он переселится, ведь никаких не будет тогда опасений? Ну, скажи: никаких? Ведь ты будешь с ним жить, не так ли?
– Ужели же не с ним!.. Мы бы тут зажили вот как!.. И садик можно развесть, и пчел, и огородец бы завели… Только бы и заботы – бога молить за вас да за барыню.
– Вот видишь ли. Теперь, если мы будем снова писать ему об этом, посуди сам: он промедлит с ответом месяц, вот тебе уж сентябрь на дворе. А Иван Петров ждать ведь не станет!
– Чего уж ждать! – с внезапным оживлением заговорил Федор. – Кабы не это дело, он прямо бы за Мишаньку Арефьева ее просватал. Теперь узнает – того гляди, пропьет за Мишаньку.
– Может, Лиза за него не пойдет, будет тебя дожидаться?
– Да ведь кто ее… Малого тоже хаять не приходится.
– Черт знает, какая у вас такая любовь странная!.. Ну, ты, однако, думай.
– Вот что, Сергей Петрович, – решительно сказал Федор, – сколько письму идти, ежели без замешки?
– Как? Туда и обратно? Дней семь, восемь.
– Ну, прошу я вас: пишите письмо. И как вы сделали нам такую милость, – вечно будем бога молить за вас и за барыню, – то пропишите об земле и какие на ей угодья… Пуще всего насчет сада пропишите, что возможно сад развесть, – старичок-то редкостный охотник!.. И одно, ради Христа, прошу я их переселяться. Ежели батюшке покажется, пусть в ту же пору отпишет… Арефьевы-то тянуть не станут!.. А я, как есть их сын, посылаю земной поклон и прошу родительского благословения… И матушке пишите, что, мол, слезно просит Федор… и насчет воды пропишите, что, мол, прудок… для уток, мол, способно… и прошу благословения навеки нерушимые. А сестре надо одно написать – пусть чтоб не смущала… и вы так еще напишите, – они, бабы, до этого завистливы, – грибов, мол, сколько хочешь и притом – ягоды. А насчет ребят пускай не сомневается… и Христом богом прошу, чтобы родителей в беспокойство не вводила.
Рассказы «Записки Cтепняка» принесли большой литературных успех их автору, русскому писателю Александру Эртелю. В них он с глубоким сочувствием показаны страдания бедных крестьян, которые гибнут от голода, болезней и каторжного труда.В фигурные скобки { } здесь помещены номера страниц (окончания) издания-оригинала. В электронное издание помещен очерк И. А. Бунина "Эртель", отсутствующий в оригинальном издании.
«…превозмогающим принципом был у него один: внесть в заскорузлую мужицкую душу идею порядка, черствого и сухого, как старая пятикопеечная булка, и посвятить этого мужика в очаровательные секреты культуры…».
«И стал с этих пор скучать Ермил. Возьмет ли метлу в руки, примется ли жеребца хозяйского чистить; начнет ли сугробы сгребать – не лежит его душа к работе. Поужинает, заляжет спать на печь, и тепло ему и сытно, а не спокойно у него в мыслях. Представляется ему – едут они с купцом по дороге, поле белое, небо белое; полозья визжат, вешки по сторонам натыканы, а купец запахнул шубу, и из-за шубы бумажник у него оттопырился. Люди храп подымут, на дворе петухи закричат, в соборе к утрене ударят, а Ермил все вертится с бока на бок.
«Есть у меня статский советник знакомый. Имя ему громкое – Гермоген; фамилия – даже историческая в некотором роде – Пожарский. Ко всему к этому, он крупный помещик и, как сам говорит, до самоотвержения любит мужичка.О, любовь эта причинила много хлопот статскому советнику Гермогену…».
«– А поедемте-ка мы с вами в Криворожье, – сказал мне однажды сосед мой, Семен Андреич Гундриков, – есть там у меня мельник знакомый, человек, я вам скажу, скотоподобнейший! Так вот к мельнику к этому…».
«С шестьдесят первого года нелюдимость Аристарха Алексеича перешла даже в некоторую мрачность. Он почему-то возмечтал, напустил на себя великую важность и спесь, за что и получил от соседних мужиков прозвание «барина Листарки»…
Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) - русский писатель и публицист, по словам современников, соединивший человека и природу простой сердечной мыслью. В своих путешествиях по Русскому Северу Пришвин знакомился с бытом и речью северян, записывал сказы, передавая их в своеобразной форме путевых очерков. О начале своего писательства Пришвин вспоминает так: "Поездка всего на один месяц в Олонецкую губернию, я написал просто виденное - и вышла книга "В краю непуганых птиц", за которую меня настоящие ученые произвели в этнографы, не представляя даже себе всю глубину моего невежества в этой науке".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».