– Да на что тебе наши песни? – спросила Лизутка. – Чай, ваши, барские, куда складнее.
– Уж надо, голубушка… Есть очень интересные у вас песни, и есть такие сборники, в которых их печатают. Вот и я хочу записать.
– Книжки печатают? Песельники? Я видала. Ну, что ж, спрошусь у мамушки… коли пустит, придем с Дашкой.
И Лизутка действительно в первое же воскресенье пришла с Дашкой на хутор. В этот день Марья Павловна была как-то особенно возбуждена и все поглядывала в окно, из которого виднелась дорога в Лутошки.
– Что ты волнуешься, Marie, – спрашивал Сергей Петрович, – и почему тебе пришла охота нарядиться сегодня в русский костюм?
– Гостей жду… Ты не угадываешь? Ах, какие любопытные гости!
– Не понимаю.
Она взяла его под руку и провела в маленькую комнату около своего будуара. Там Сергей Петрович увидал большие перемены: на зеркале было повешено расшитое полотенце; вместо унесенных низких кресел стояли белые скамейки из кухни; на столе, покрытом скатертью с красными петухами, лежали простые конфеты-леденцы, мятные пряники, помещался чайный прибор, заимствованный у прислуги. Ковра тоже не было в комнате.
– Решительно ничего не понимаю, – сказал Сергей Петрович.
– Жду к себе знакомых из деревни… хочу сближаться, – ответила Марья Павловна, застенчиво и счастливо улыбаясь.
– Лизавету? – догадался Сергей Петрович.
– Да, и ее подругу Дашу.
Сергей Петрович засмеялся.
– И ты думаешь, вы поймете друг друга?
– Отчего же? Разве они не люди?
– Люди-то люди, но мне всегда казалось, что они гораздо лучше понимают нас, когда мы не выходим из нашей роли.
– То есть как?
– Да так, что не нужно заигрывать перед ними. Вот ты русский костюм одела, зачем-то ковер приказала убрать, табуретки эти… Я бы, напротив, или принял бы их в передней, или на креслах посадил. Смотри – Федор: я знаю, он меня любит и доверяет мне, а смотри: я, если и посажу его, так у дверей. А между тем он меня любит.
– Но ты должен же уважать человеческое достоинство!
– Так тогда зачем же убрала кресла? Вообще не нам спускаться до них, а их подымать.
– Но ведь подымать в смысле образования, а не в смысле кресел и ковров. – Это, впрочем, не важно, – с нетерпением возразила Марья Павловна. – Я для того и сама оделась и здесь прибрала попроще, чтобы не сконфузить их.
– Но о чем же ты будешь разговаривать с ними? Ведь это мучительно с ними говорить! Понятия до того узки, язык до того беден, что просто слов не найдешь с ними.
– Поищу как-нибудь… Но, знаешь, какая прелесть эта Лиза! Мне ужасно хотелось бы с ней сойтись. Такая она естественная, такая простая.
– Попробуй, попробуй, – снисходительно усмехаясь, сказал Сергей Петрович. – Я так думаю, что у ней обычные качества деревенской девки: невероятная жеманность и невероятная дикость.
– Но как же ты можешь так говорить о крестьянке? Значит, по-твоему, Некрасов сочинил свою Дарью или Катерину в Коробейниках или Матрену Тимофеевну в Кому на Руси жить хорошо? И наконец, как же ты так отзываешься о деревенских людях, когда сам же всегда ратовал за деревню?
– О, милая моя народолюбка! Конечно Некрасов дал нам перлы, конечно… Но оправа, оправа нужна! – И, любуясь ее взволнованным лицом, он добавил: – Катерина – перл, а вот женушка моя – бриллиант в золотой оправе… О прелесть моя! – Он хотел привлечь к себе Марью Павловну и уже протянул было руки, чтобы обнять ее, но в это время появилась горничная и доложила, что «пришли лутошкинские девки».
– Просите, просите их сюда, – торопливо сказала Марья Павловна. – Serge, пожалуйста, уйди, пожалуйста! – И она вытолкнула его за двери.
Девки вошли, громко стуча новыми котами, шурша лощеным ситцем своих рубашек, блестя лакированными поясами и бусами, – вошли, пересмеиваясь и подталкивая друг друга, и в замешательстве остановились у дверей.
– Здравствуйте, милые мои гостьи! – бросилась, к ним, красная как кумач, Марья Павловна и, подумав мгновенно, что ей теперь делать, обняла первую девку, не разобрав даже, Лизутка это или Дарья, и поцеловала ее куда-то в верхнюю часть лица; с другою дело обошлось благополучнее: она поцеловала ее прямо в губы.
– Ну, что, вы пришли? Вот и отлично. Я очень рада, – бормотала она, без нужды перестанавливая скамейки. – Садитесь пожалуйста, Лиза, садитесь, Даша!
– Да мы постоим: ноги-то у нас не наемные, – сказала Дашка.
– Ах, как это можно! Разве гости стоят? Пожалуйста, пожалуйста!
– Иди, что ль! – прошептала Лизутка, легонько подталкивая Дашку.
Та с напускною развязностью прошла к скамейке и решительно села на нее, манерно сложив руки на коленях; Лизутка поместилась рядом.
– Дайте нам самовар скорей, пожалуйста! – закричала Марья Павловна, бросаясь к дверям. – Ведь вы, конечно, покушаете у меня чаю?.. Вот, не угодно ли конфет, печенья… Пожалуйста!
– Чего это вы заботитесь-то об нас? Такие ль мы гостя!
– Ах, нет, зачем вы это говорите?.. Я ужасно рада и благодарна вам, что вы пришли.
– Мы вот загрязним у вас, – ишь на нас обряда-то какая…
– Залетели вороны в высокие хоромы! – со смехом выговорила Лизутка.
– Кушайте, кушайте! – лепетала Марья Павловна, смущенная неприятным для нее направлением разговора, и, обращаясь к Лизутке, спросила: – Что, теперь легче вам? Деревенская страда уже кончается?
