Две недели до любви - [68]

У меня воспламеняется сердце, когда я открываю коробку и достаю оттуда конек. Одно прикосновение к нему – и я уже слышу хруст льда под лезвием.

Я поднимаю взгляд. Грег с Тоддом смотрят на меня глазами, полными ужаса.

– Ты что, серьезно? – спрашивает Грег, кивая на коньки.

– Ну… Я пообещал кое-кому, – отвечаю я, направляясь к кассе.

Челси Шаг вперед

– Минус один заказ! – объявляет Брэндон, прыгая по «Белому сахару» с ключами от машины в руках.

– Цыплят по осени считают, – напоминает ему мама. – Докажи, что можешь довезти двадцать многослойных тортов в целости и сохранности – никаких обгонов, никаких резких поворотов – и, может, мы подумаем о том, чтобы купить тебе машину.

– Все будет в шоколаде, мам, – уверяет ее Брэндон. – Заметила игру слов?

Он улыбается мне во весь рот и закатывает глаза.

Я улыбаюсь в ответ. Я улыбаюсь ему с тех самых пор, как он солгал родителям о том, что машина Гейба сломалась на полпути к Спрингфилду. Когда Гейб оставил меня в «Карлайле», Брэндон приехал на помощь.

Я быстро набираю на телефоне сообщение Гейбу. За последние несколько недель я отправила ему тысячи три эсэмэсок. Ты ненавидишь меня и ты прав прости.

– Ты справишься тут одна, Челс? – спрашивает мама, постучав по прилавку, привлекая мое внимание.

– Она не одна, – поправляет ее папа. – Я же остаюсь.

– Ты исчезнешь в офисе, – дуется мама.

– Не обязательно. – Папа подмигивает мне.

– Избавьте меня от своего сиропа, – стонет Брэндон.

– Эй, мистер, – осаживает его мама. – Если не донесешь сейчас два торта до машины, не уронив, не будет тебе никакой машины.

– Ты все добавляешь условия к нашему соглашению. Надо было письменный договор составить, – бормочет Брэндон.

Я лично считаю, что она сошла с ума: доверять Брэндону свои драгоценные торты! Но, наверно, ей кажется, что он скорее ногу себе отрежет, чем сломает хоть одну кремовую розочку – так ему хочется получить машину.

– Вообще, не понимаю, зачем тебе машина, – говорит мама. – Ты легко можешь дойти до школы пешком.

– Мам, ну честно. Мне нужна машина, и все тут.

– Тогда следуй моим правилам, парень. А то будешь возить усилитель на велике.

– Ох, блин, – вздыхает Брэндон.

Пнув плитку под ногами, он делает глубокий вдох и осторожно берет с прилавка торт.

– Расступись! – вопит он. – Осторожнее! Дорогу кокосовому торту!

Я убираю телефон в карман фирменного фартука и опираюсь локтями на стол. В глазах у меня все плывет, и мечты уносят меня прочь, а Брэндона с тортами уносит поток машин. Ну, поток – это по меркам Фэйр Гроув.

– Челси, я постою у прилавка, – сообщает мне папа.

– Да нет, зачем же… – отнекиваюсь я, но он кивает в сторону окна.

Гейб.

Я сжимаю челюсть так, что зубы скрипят, и наблюдаю, как он идет к почте, зажав в руке стопку писем. Гейб исчезает в дверях, а я стою, застыв. Но вот он выходит наружу и направляется к машине. Я срываюсь с места и несусь наружу, в августовскую жару.

– Гейб, – ору я. – Гейб, поговори со мной.

Он качает головой:

– Я просто отправлял счета за маму.

– Я писала тебе, – говорю я.

– И очень зря, – отвечает он сквозь зубы.

– Ну пожалуйста. – Я встаю перед дверью его машины. – Я много думала о нас, и я хотела… я хотела сказать, что верю тому, что ты сказал в ночь выпускного. Помнишь? Про то, что сердце – это компас. И он ведет нас либо навстречу другому, либо в разные стороны. Если бы нам суждено было быть вместе, сердца бы привели нас обратно, а не увели прочь друг от друга.

– Ты об этом думала? Ничего эгоистичнее я в жизни не слышал. Я никуда не уходил, Челси. А вот ты ушла. Только у тебя были проблемы. Я не прощу тебя. Отойди.

Он отталкивает меня, и я остаюсь стоять на парковке, тупо глядя на отъезжающую машину.

Я поворачиваюсь обратно к кондитерской; в глазах у меня пощипывает. Мой взгляд упирается в лиану с фиолетовыми цветами, что вьется вверх по старой шпалере на углу здания. Те же цветы, что растут на поле у мельницы. Те же цветы, что заполонили все пространство за четвертым коттеджем в Миннесоте. Слезы бегут у меня по щекам. Я закрываю глаза и, словно наяву, чувствую, как ноги мне щекочет высокая трава, а щеку – дыхание Клинта. Даже сейчас я думаю о Клинте.

Я захожу внутрь; глаза у меня по-прежнему щиплет. Надеюсь, папа ушел в офис. Тогда, по крайней мере, никто не увидит, как я реву, словно последняя идиотка.

– Что-то Гейб давно у нас не появляется, – говорит мне папа.

Ну вот, отлично. Именно о таком разговоре я и мечтала.

– С того самого матча в университете, – продолжает он.

Я киваю.

– И, судя по сцене, которую я только что наблюдал, – он кивает на окно, – в ближайшее время его посещений не предвидится.

Я сжимаю челюсть и качаю головой.

Папа наливает в чашку латте со льдом и кладет на тарелку эклер. Подвигает ко мне. Будто капля баварского крема заглушит горечь от потери первого бойфренда.

– Мне приходилось видеть, как ты была чем-то увлечена. Я знаю, как ты себя ведешь тогда. Например, баскетбол. Ты была поглощена страстью. А вот с Гейбом… – Он хмурится и трясет головой. – Я как-то никогда не думал, что вы с Гейбом – ну, у тебя не загорался взгляд. В тебе не было того огня, какой вызывал в тебе баскетбол. Не было той… страсти. А вот на каникулах я что-то такое заметил.