Две недели до любви - [24]
Даже держа в обеих руках по тарелке, он умудряется открыть металлическую дверь; мы ступаем на растрескавшуюся бетонную плиту. Это что-то вроде старой веранды; возможно, персонал ресторана ходит сюда покурить в перерывах. Веранду окаймляют пара кованых стульев и заросли сорняков; ранние светлячки уже начали танцевать над тщедушными стебельками. Они похожи на одиноких мальчишек, которые ищут что-нибудь красивое и блестящее, что бы могло их ослепить. Любовники, ищущие, кого бы полюбить.
Клинт ставит тарелки на старый столик – из тех, какие обычно убирают на задний двор, – и берется за ржавый стул. Я шагаю к столу, но внезапно останавливаюсь: я понимаю, что за мной следит кто-то ужасно высокий.
Вернее, что-то ужасно высокое. Оно нависает над дальним концом веранды. Деревянный столб, оранжевое металлическое кольцо, грязно-белый щиток. Потрепанные, замусоленные обрывки сгнившей сетки свисают с кольца. Сердце колотится у меня в ушах в ритме мяча, ударяющегося по бетонному полу.
– Что это? – спрашиваю я и кладу руку на бедро – как раз над металлической пластиной.
– Что, уже не узнаешь? – спрашивает в ответ Клинт.
Я запинаюсь, не находя, что ответить, а он отступает обратно в здание.
И вот я стою тут одна и моргаю, глядя на громадное чудовище, разрезающее теплое сияние сумерек и кидающее на мое лицо холодную тень. Я закрываю глаза, зажмуриваю веки, как во время особенно кровавой сцены в ужастике.
Когда я размыкаю ресницы, кольцо все еще угрожающе нависает надо мной. Страшная сцена еще не закончилась.
В ресторане начинает играть музыка. Бас-гитара Брэндона громыхает, вибрируя сквозь кирпичные стены, и сочится в теплоту раннего вечера. А это кольцо продолжает отбрасывать тень на все, что я потеряла.
Внезапно я чувствую сильный голод, однако мне нужен не ужин, а избавление. Билет в мир, где мне не пришлось бы постоянно ощущать груз своего прошлого.
Моей руки касается что-то холодное и влажное. Когда я поворачиваюсь, лицо Клинта загораживает не только кирпичную стену ресторана, но и весь миннесотский пейзаж.
Он так близко, что я почти ощущаю запах летнего солнца на его коже. Он так близко, что его губы только в паре сантиметров от моих. Если я чуть-чуть наклонюсь вперед, они соприкоснутся. Если я сделаю вид, что падаю, то смогу попробовать его на вкус…
– Вот, – говорит он, выхватывая меня из пучины мыслей и снова касается моего предплечья заиндевевшей кружкой. Вторую он держит в другой руке.
Я встряхиваю головой. Что с тобой не так, Челси? Почему ты думаешь о губах какого-то постороннего парня, когда Гейб дожидается тебя дома? Тебе никогда такое и в голову не приходило. Никогда.
Наверно, мне просто надо присесть, но я отчего-то стою, застыв. Лицо Клинта так близко, что я могу разглядеть тени от ресниц на щеках.
– Папиного изготовления? – спрашиваю я, только для того, чтобы что-нибудь сказать, и опускаю взгляд на белую пену.
Клинт прикладывает палец к губам и шикает на меня.
– Он меня прикончит, если узнает, что я их взял, – признается он.
Я киваю, соглашаясь молчать, и он поднимает свою кружку.
– За что пьем?
– За твой улов, конечно. Первое место нужно отпраздновать.
Я стукаюсь о его кружку своей и прихлебываю. На моем языке остается легкий малиновый привкус, похожий на новую любовь: яркая сладость нового чувства, приправленная кислотой сомнений.
Мой взгляд спускается на мускулистые руки Клинта, на выпирающие из-под шорт икры.
– Ты спортсмен, – говорю я.
Его лицо становится мрачным, как самое горькое поражение.
– Нет.
– Да точно. «Первое место нужно отпраздновать»? А все эти фотографии в ресторане. Сплошной хоккей.
– Нет, – говорит Клинт, будто собаку дрессирует. Нет, которое на самом деле значит «Заткнись. Слушай мою команду».
Не сказать чтобы мне нравилось, когда мне приказывают. Но в голосе Клинта звучит что-то другое. Печальная нотка, которая заставляет меня передумать.
Между нами ледяной глыбой застывает молчание. Но мне хочется смотреть на Клинта напрямую, а не сквозь плотный слой грубого холода. Я начинаю лепетать, забрасывая его вопросами, как подающий игрок с завязанными глазами бросал бы мячи.
– Ты заметил, пока был внутри, как восхитительно он двигается? Ну, Брэндон? – спрашиваю я.
Мой брат не просто покачивается, когда играет на басу; он в буквальном смысле слова кидается из стороны в сторону, выворачивая ноги, словно в него вселились духи всех давно почивших панк-музыкантов, когда-либо надевавших шипованный ремень для гитары.
– Да уж, это он от души, – соглашается Клинт.
– Ну, а то. Сегодня, наверно, он еще спокойный, потому что поет.
Клинт наконец улыбается:
– Если это называется спокойным… – Он замолкает и качает головой. – Хотя, знаешь, если серьезно, он и правда меня удивил. Отлично играет. И голос не плохой.
– Для такого зубрилы? – заканчиваю я его фразу, не подумав. Тон у меня такой, будто моего младшего братишку обидели. Глыба льда между нами тут же вырастает в огромный айсберг.
У всей этой сцены есть какая-то странная подоплека. Дело не только в этом холоде… Похоже, отношения между нами уже испортились. Будто нам обоим есть что прощать друг другу, что совершенно нелепо. Мы же только познакомились.
