Две мечты - [3]

Хайве притиснулся к причудливо изогнутому борту буксира, прижав обе ладони к многосантиметровому слою прозрачного кристаллопласта. Обшивка глухо гудела под его руками, где-то там, в глубине, помпы толчками качали воду в резервуары, будто билось сердце. Здесь рабочие, суетившиеся на корме, открепляя груз от буксира, не могли видеть Хайве и его примитивное суденышко.

— Мэд, ты меня слышишь?

Сквозь треск помех послышался голос друга, дрожащий от возбуждения:

— Слышу. Ты там?

— Ага. Сейчас я его прижгу. Следи, как бы не нагрянул патрульный катер.

— Ты ставишь и мое имя, помнишь?!

— Я тебя когда-нибудь обманывал?! Будь спокоен. Я поставлю оба имени, и мое, и твое, а ты разукрасишь следующего и тоже подпишешь от нас обоих. Только представь, сколько народу его увидит. По всей Галактике. Это покруче открытия галереи!

Мэд не ответил, но Хайве знал, что тот лежит в луже на дне своей шлюпки сразу за цепочкой огней разметки, мерцающих сквозь дождь. Следит за патрульными катерами.

Дождь осложнял дело. Хайве предстояло прикрепить купол к борту буксира. После этого он перестанет что-либо видеть и, став легкой добычей, сможет полагаться только на то, что Мэд что-то разглядит сквозь пелену дождя. А еще испарения растворителя. Значит, придется настроить купол на максимальную проницаемость, чтобы не растворить собственные глаза.

Выбора нет. Искусство должно осуществиться. Искусство отправится в полет. Черная нанопалатка раскрылась над ним, края купола прилипли к корпусу судна. Дождь перестал барабанить по волосам и плечам, как в тот момент, когда над ним пролетал караван, и Хайве принялся орудовать влагоснимателем. Поверхность должна быть сухой, так что, похоже, придется работать по частям. Это займет больше времени.

— Мэд, ты там?

— На берегу чисто. Ты что матери сказал, чтобы отпустила?

— Ничего. — Работая, он жевал щеку изнутри. — Можно было сказать, что хочу порисовать у Клодет, но мать считает, что у живописи нет будущего, могла зайти проверить. Так что я просто смылся по-тихому. Она не скоро придет.

Хайве поправил повязку на голове, включил налобный фонарь, проверил, плотно ли сидят перчатки. По крайней мере свет через купол не пробивается. Роясь в сумке, он прищемил пальцы банками и ойкнул. Вода на дне шлюпки плескалась у щиколоток, пробиралась под нанокожу быстрее, чем та ее отталкивала. Ночь висела над ним горячая и потная, словно громадная рука. Волнуясь, с бьющимся сердцем, он извлек первую бутылку растворителя, надел наконечник, проткнув пробку, и с ухмылкой, как у летучей мыши, сдавил ее.

Откинувшись назад как можно дальше, только чтобы не порвать купол и не перевернуть лодку, он осмотрел сверкающую девственно-чистую поверхность космического корабля. Растворитель разъедал прозрачную поверхность кристаллопласта, и она покрылась зелеными, оранжевыми, фиолетовыми пятнами. Всего несколько секунд, и химикат въелся в обшивку, не настолько глубоко, чтобы всерьез ее повредить, но вполне достаточно, чтобы следы остались навсегда; если только корпорация или владелец корабля не решат основательно раскошелиться на полную зачистку корпуса и новое покрытие.

Хайве четырежды переставлял купол. Пары растворителя жгли кожу, дышать приходилось через поднятый воротник нанокожи, натянутый на лицо, но мало-помалу фонари ходовых огней превращались в чешую морского змея, в блики на его плавниках. В какой-то момент затрещала рация, но Мэд ничего не сказал, так что Хайве продолжал работать не отрываясь, не обращая внимания ни на раскачивание лодки, ни на свист рабочих, доносящийся с кормы.

Когда он закончил, вдоль борта судна на пятнадцать метров в длину и на шесть в высоту чувственно раскинулось морское чудовище, переливаясь буйными призматическими красками.

Подписав свое творение «Хайве и Мэд», он швырнул последнюю пустую бутылку в озеро Пончатрэйн, где она исчезла без следа.

— Мэд?

Нет ответа.

Внезапно свет сотен ламп залил купол, под которым прятался Хайве. В животе екнуло, он бросился лихорадочно откреплять магнитные зажимы, удерживающие лодку, но голос из мегафона велел сбросить палатку и ждать, держа руки на виду. «Черт! Мэд?» — едва смог он выдавить.

Сквозь помехи раздался усталый голос женщины-полицейского.

— Выходи, парень, — сказала она. — Твой приятель арестован. Пока только по обвинению в вандализме. Так что выходи.

Хайве выпустили, и Пэйшенс пришла за ним на полицейскую баржу. Резкий электрический свет и кафель. Она немедленно вцепилась в его руки, стиснула их так сильно, что кровь выступила сквозь защитную повязку, закрывающую свежую черную татуировку у него на ладонях. Поморщившись от боли, он попытался высвободиться, но она сжимала все крепче, от напряжения на ее заживающих пальцах лопнула корка. Ей хотелось шипеть, визжать, но голос не слушался, а сын избегал ее взгляда, отводил глаза.

Оттолкнув его руки, она повернулась; волны раскачивали стальную палубу под ее ногами. Повинуясь привычке, сложившейся за долгую жизнь, она взяла себя в руки и пошла, увлекая Хайве за собой.

— Господи, — сказала она, когда дверь перед ними открылась и холодный утренний свет ударил в лицо. — Хавьер, черт побери, о чем ты только думал? О чем ты только?..