Две коровы и фургон дури - [7]

Ну а если вы не слышали про тис или профессора Ханта, то уж наверняка знаете о нашем лорде Бафф-Орпингтоне. Когда-то его семье принадлежали почти все дома в деревне и большая часть земли в округе. Несмотря на то что сейчас у него осталось лишь несколько небольших полей да Белмонт-холл, старики до сих пор снимают перед ним шляпу и останавливаются, чтобы дать ему пройти. Не знаю, сколько ему сейчас лет — может быть, все восемьдесят, — но он нормально выглядит и нос не задирает. Конечно, о нем полно слухов: например, что он в молодости вел разгульный образ жизни и даже что он убил человека, — но я им не слишком верю. Слухи для того и нужны, чтобы им не верить, и, по мне, он мужик что надо. Я с ним знаком, он всегда здоровается со мной первым, спрашивает, как продвигается моя карьера, и передает привет родителям. Вряд ли это его вина, что он родился лордом, — мне кажется, он всегда добра хотел нашей деревне, а может быть, и нет. Точно не знаю. Да и не мое это дело.

Так вот, наш лорд Бафф-Орпингтон написал мемуары — историю своей жизни и своей семьи. Он ее назвал «Моя исповедь», и, между прочим, она стала бестселлером, — про историю, любовь, семью и всякие несчастья. Мама взяла ее почитать в мобильной библиотеке, быстренько прочитала и передала мне. Книга была разбита на главы, на первый взгляд друг с другом не связанные, которые назывались вроде «Садовники», или «Фондю», или «Деревенский праздник». Одна глава называлась «Мама», и она мне особенно запомнилась: вообще-то там все кончалось плохо, но я смеялся, когда читал ее. Мне кажется, в этом один из секретов хорошей книги: чтобы подхватывало и носило туда-сюда, как маятник в бурю. Глава эта начиналась так:

«Моя матушка, леди Патриция Бафф-Орпингтон, была урожденная Стаффорд-Хайнц. Ее отец, близкий друг Эдварда Элгара, полагал, что дочь сделала прекрасную партию, однако ее мать грозилась застрелить моего отца из револьвера своего кузена лишь за то, что он не из Вустершира. Единственное, о чем я жалею, — что мне не посчастливилось познакомиться с бабкой. Она погибла по нелепой случайности, став жертвой цапли за пять недель до моего рождения. Но имей я такое счастье, оно состояло бы в том, чтобы воткнуть ей в ухо вилку. По общему мнению, бабушка была весьма заносчива и вполне заслужила смерть на острие клюва рассерженной серой цапли ardea cinerea. Как часто случается, у матери-дьявола дочь выросла ангелом. Моя матушка была святой, истинной куртизанкой духа, из тех женщин, что блюдут сокровенные места для подлинной любви. На столике около кровати я держу несколько фотографий: на одной из них мама сидит на позолоченном стуле, а за ее спиной стоит отец, заложив правую руку за жилетку, и, несмотря на свою весьма импозантную фигуру, выглядит с нею рядом лишь темной тенью. Фотография сделана в 1932 году, губы мамы решительно сжаты, а в глазах сквозит ум, заставлявший заикаться половину ее обожателей. Другая половина бесславно сдалась, все, кроме отца, оказавшегося крепкой породы. Он дал себе слово жениться на самой красивой женщине в мире и сдержал его. Два с половиной года он осаждал эту казавшуюся всем неприступной крепость, но в результате долгих ухаживаний, включавших прогулки пешком и катание в открытой машине, сумел завоевать ее».

Раньше я хотел поступить в университет и научиться писать в таком же духе и выступать на радио, даже готовиться начал. Идея эта пришла после того, как я начитался журналов «Нэшнл Джиографик», пособий по ремонту машин, географических атласов, определителей птиц, кулинарных книжек Грейс и романов из передвижной библиотеки. А когда я прочитал мемуары лорда Бафф-Орпингтона, так вообще вдохновился. Хотелось стать чем-то большим, чем я был, попутешествовать, посмотреть мир, найти свое место в нем, в конце концов. Никогда бы не подумал, что мое место в мире — трейлер на старой молочной ферме.

Думаю, мама расстроилась, когда я сказал ей, что буду жить у старика Эванса. Она сказала, что не понимает, как это трейлер может быть удобнее для жизни, чем собственная комната. И еще она сказала:

— Сегодня утром в воздухе пахло гарью, но никто из соседей ничего не жег. — Она потерла глаза. — Будь осторожен.

— А чего остерегаться?

— Не могу сказать. Но ты сам знаешь, что значит, когда пахнет гарью.

— Конечно, — сказал я. В ее мире это означало неприятности: физическую опасность или сумасшествие. — Я всегда осторожен.

— Правда?

— Да, мама.

— Я поверю тебе, когда увижу это своими глазами, — сказала она, поцеловала меня, взъерошила волосы, а потом вернулась к плите.

Я пошел во двор, сел на ограду и стал смотреть, как работает отец. Он сказал, что жара спадет еще не скоро, если судить по тому, как ведут себя птицы: как будто чуют голодную осень и длинную зиму. Сегодня вечером они действительно пели тише обычного и не метались во все стороны как сумасшедшие. Отец спросил, останусь ли я пить чай, но я сказал, что мне пора возвращаться на ферму.

— Как там все? Нормально?

— Да, спасибо.

— Старик Эванс тебя не обижает?

— Что ты! Он хороший мужик. Неразговорчивый, но с другой стороны, зачем ему болтать?