Две коровы и фургон дури - [11]

— Ты говоришь сейчас, как отец.

— А я и есть папина дочка. А ты — мамин сынок.

— Иногда мне хочется быть как ты.

— Почему?

— Понимаешь, с тобой все как-то…

— Что?

— Все как-то проще, что ли. Черное и белое… — сказал я, и, может быть, впервые в жизни Грейс сама взяла меня за руку и повела назад, мимо тиса, мимо каменного крыльца нашей церкви, мимо ворот и домов хиппи.

Я посматривал на нее сбоку: бледное лицо, которое никогда не загорало, россыпь веснушек на носу, короткий носик и стянутые в узел на затылке волосы. Такие лица можно встретить на фотографиях викторианской эпохи, знаете, где группа школьниц в смешных платьях сидит на крыльце школы. Такие лица переходят из эпохи в эпоху не меняясь. Они стары как мир и так же надежны, и современная чепуха отскакивает от них, не задевая и не оставляя следов. Грейс всегда говорила, что думала, а думала она много и тщательно и строила свой жизненный путь по намеченному плану. Однажды, сказала она мне, она откроет в Ашбритле ресторан, «никаких новомодных штучек, но вот увидишь, люди будут приезжать из других городов, только чтобы попробовать мои блюда». Я в этом ни минуты не сомневался. Такая уж наша Грейс — когда она что-то говорит, ей веришь, люди уже сейчас идут к ней за советом. И пока мы шли по траве домой, Грейс сказала мне:

— Слушай маму. И слушай себя. Слушай сердцем, — она постучала себя по груди, — и когда поймешь, для чего ты рожден, это тебе пригодится.

Я даже остановился от удивления и уставился на нее, а она искоса посмотрела на меня, как будто ждала, что сейчас я стану ей возражать. В детстве-то мы хоть и не дрались, но ругались довольно часто, а теперь я не думаю, что когда-нибудь мне захочется снова ругаться с Грейс. В тот жаркий день все было просто, слишком просто, мне даже захотелось вытатуировать слово «просто» у себя на сердце.

— Ладно, — пробормотал я, и хотя не очень понял, к чему Грейс клонит, но догадывался, а догадка все-таки лучше, чем эдакий рой ошалелых ос или погоня за собакой в кромешном мраке.

Глава 5

После нашего похода в лес я не видел Спайка несколько дней. Честно говоря, я не жаждал его видеть, особенно после маминых слов. Так что я целыми днями вкалывал на ферме, а по вечерам сидел у себя в трейлере и слушал музыку или читал книгу про жизнь птиц. Если вы меня спросите, как мне нравится больше всего проводить свободное время, я скажу не раздумывая: «Наблюдать за птицами!» Не то чтобы я всерьез верил, что птичьи крики могут накликать богатство или беду, или изводил блокноты, записывая в них латинские названия птиц и места, где заметил их в последний раз. И у меня никогда не возникало желания помчаться в другой конец страны, чтобы посмотреть на пичугу, случайно залетевшую туда из Америки. А вот наблюдать за парящим в небе канюком я просто обожаю и каждую весну жду прилета кукушки, а когда пашу поле на тракторе, то всегда разговариваю с важными грачами, собирающими червей в черной рыхлой земле.

Иногда мистер Эванс заходил ко мне в трейлер с двумя бутылками пива, и мы садились на ступеньки и неторопливо выпивали их, а он тем временем рассказывал мне истории о старых временах. Ферма-то принадлежала его семье уже два поколения. Его дед когда-то взял землю в аренду у Бафф-Орпингтонов, а отец выкупил ее, когда семья аристократов разорилась и начала избавляться от своих земельных угодий. Мистер Эванс помнил день, когда они стали землевладельцами.

— Отец сколотил козлы и поставил на них стол на улице, вон там, — он махнул скрюченным пальцем в центр двора. — Мы зарезали свинью, купили бочку сидра, мама испекла свежий хлеб, а соседи собрались со всей округи! Люди пришли издалека, чтобы поздравить нас. Мой отец никогда много не говорил, но в тот день его было просто не унять. Он такие планы строил! У меня тоже было полно планов, да только война распорядилась иначе…

Мистер Эванс не любил, когда его спрашивали о чем-то личном. Я это сразу понял. Поэтому я ждал, когда ему самому придет охота вспомнить былое, но уж если не придет — тогда все, ничего не поделаешь! Так что вопросов я не задавал, а когда он стал рассказывать, как после войны обменял своих лошадей на трактор, я просто покивал и пробормотал, что типа иногда мне самому хочется вернуться в те времена, когда жизнь была проще и неспешней.

— Но гораздо тяжелее, — заметил мистер Эванс.

С полчаса мы с ним поболтали, а потом он сказал, что пойдет смотреть новости. Я отсалютовал ему бутылкой пива и сказал:

— Спасибо за компанию.

— Пожалуйста, — сказал он. — Я только хотел сказать… — Тут он замолчал.

— Что?

Он покачал головой:

— Да ладно, ничего.

Он встал, опершись рукой о ступени, и пошаркал через двор к себе в дом. Поднял руку на прощание и исчез за дверью. А я остался сидеть на ступенях.

Я наблюдал за пустельгой, кружащей над нашим двором, когда появился Спайк. Птица явно нацелилась на мышь или полевку, потому что зависла в воздухе почти не двигаясь, регулируя высоту парения лишь легким подергиванием хвоста и крыльев, опустив вниз клюв, — неподвижно застывшая пуля, смертельно опасное чудо природы. Я уже говорил, по-моему, что Спайк — парень жилистый и крепкий, но в тот вечер, когда он прыжками мчался ко мне через двор, он вообще показался мне слепленным из одних перевитых жил — тугих, напряженных, натруженных за день. Правда, на лице его сохранялось давешнее глупо-счастливое выражение, оно даже стало еще глупее, чем раньше. Он шлепнулся рядом на ступеньки, хлопнул меня по плечу и возбужденно спросил: