Две королевы - [2]

Герцог Савойский видел, как его крепости, несмотря на отчаянное сопротивление осажденных, одна за другой переходят в руки противника. Осада одного только Верчелли вынудила французов в течение месяца вести крытые подступы к этой крепости, после чего герцог Вандомский и г-н де Лафейад объединили свои армии, и вскоре у Виктора Амедея не осталось ничего, кроме его столицы и нескольких незначительных городов, а также поредевшее войско и разоренные финансы.

Но, тем не менее, герцог не сдавался.

Он засел в укрепленном лагере неподалеку от Крешентино, на левом берегу реки По, где благодаря своему военному искусству и храбрости продержался целых пять месяцев. Напрасно принц Евгений пытался присоединиться к нему и вызволить его из западни — герцог Вандомский и Лафейад не выпускали его из виду и в битве при Кассано одержали над ним верх.

Людовик XIV приказал стереть с лица земли савойские крепости, чтобы не пришлось охранять их, а тем более возвращать, если произойдет перемирие, что казалось почти невероятным: обе стороны были теперь настроены воинственнее, чем когда-либо прежде.

Принцессы, в том числе и Мария Анна, без конца посылали письма в Версаль с просьбой не преследовать больше принца, разоренного, несчастного, испытывающего крайние лишения.

Герцог не подозревал об этих демаршах, иначе он не допустил бы подобных действий, ибо был бы ими глубоко оскорблен. К тому же Людовик XIV оставался непреклонен, в чем я сама имела случай убедиться.

Герцогиня Савойская хорошо изучила меня: она переслала мне тайком письмо для своей августейшей дочери герцогини Бургундской, поручив мне передать его в ее собственные руки, получить ответ и отправить его тем же путем.

Я попросила знакомую женщину-пьемонтку, состоявшую на службе у юной принцессы, переговорить с ней обо мне. Герцогиня Бургундская соблаговолила назначить мне аудиенцию на вечер, после своего официального отхода ко сну, то есть в то время, когда она располагала наибольшей свободой и ее никто не тревожил.

Увидев меня, принцесса бросилась ко мне на шею, удостоила поцелуя, словно я была герцогиней, и горько разрыдалась.

— О, мой бедный, мой несчастный отец! — повторяла она. — Если за помощью взывают ко мне, значит, все его возможности исчерпаны? Как горько, а надо делать вид, что я радуюсь… Какое счастье, что можно поговорить с вами! Так зачем вы пришли?

Я вручила ей письмо ее королевского высочества. Она прочитала его и покачала головой:

— Увы! Я теперь не принцесса Савойская, а герцогиня Бургундская и не имею права делать что-либо для своей семьи. Нрав короля известен моей матери: его величество расположен ко мне, это правда; я развлекаю его и при этом могу добиться того, чего никто другой не добьется, однако для отца сделать ничего не смогу. Я не осмелюсь на такой поступок, да и господин герцог Бургундский не одобрил бы меня.

— Следовательно, остается лишь спокойно наблюдать, как гибнет Савойя и ее государь, ваш отец и ваша страна, сударыня? — воскликнула я.

Принцесса заплакала, затем, громко рыдая, стала повторять:

— Я здесь не хозяйка, а король ничего не хочет знать.

— Попытайтесь, ваше высочество, не бойтесь бросить на себя тень, подумайте, какой великой цели вы послужите!

— Не забывайте, что мои действия не одобрил бы ни отец мой, ни муж.

— Вас одобрит ваше сердце, сударыня, вас одобрят все те, кто способен понять положение, в каком вы оказались.

— Что ж, я попытаюсь.

— Да вознаградит вас Господь!

— А вы?.. Вы столь горячо защищаете моего отца, так почему же вы покинули его? Он написал об этом несколько слои своему поверенному, приказав передать вам веши, деньги, мебель, которые выслал для вас, но в письме не указал никакой причины…

— Сударыня, я оставила его королевское высочество потому, что мое положение стало невыносимо, и позвольте мне ничего больше об этом не говорить.

Принцесса велела мне прийти на следующий день в тот же час.

— Я поговорю с королем, — заявила она.

Придя в назначенное время, я узнала, что беседа произошла, но добиться принцессе ничего не удалось, она не успела сказать и десятка слов.

«Сударыня, — перебил ее Людовик XIV, — вы мне очень нравитесь, но никогда не говорите со мной о вашем отце, иначе я вспомню, что вы его дочь, и больше не буду любить вас».

Ненависть, какую король издавна питал к герцогу Савойскому, была непоколебима, и даже после их формального примирения он не простил принцу его сопротивления.

Виктор Амедей находился в крайне сложном положении; чтобы выстоять, ему нужно было напрячь все свои душевные силы. Я постоянно думала об этом и искренне раскаивалась, что покинула его. Мне казалось, что я смогла бы помочь ему нести тяжкую ношу, хотя, как выяснилось, в одиночестве он нес ее недолго.

Дон Габриель написал мне, что через несколько дней после моего отъезда г-жа ди Сан Себастьяно, не имевшая как будто никаких дел при дворе, получила новую аудиенцию. Обо всем, что тогда произошло, я узнала полгода назад от подруги маркизы, пользовавшейся ее особым доверием. (Во времена могущества г-жи ди Сан Себастьяно все таились, но теперь ее никто не боится.) Эта дама показала и даже передала мне из рук в руки письма пьемонтской Ментенон, которые со всей очевидностью доказывают, с какой ловкостью и хитростью был осуществлен ее план, как она умела ждать, пользоваться любым обстоятельством, чтобы добиться своей цели, во всем уподобляясь той, которой она подражала.