Две головы и одна нога - [8]

Я все еще питала надежду на то, что мне как-то удастся не полюбить его безоглядно, сдержать себя, ведь мне не на что было надеяться. Мало того что он не собирался разводиться с женой, так еще и намеревался навсегда покинуть Польшу, давно мечтал об этом. Сначала контракт на Ближнем Востоке, затем Европа. Так что мне никак нельзя влюбляться смертельно, потеряю его и опять стану несчастной, а с меня достаточно. Разрыв с Гжегожем и разлуку с ним надо перенести по возможности безболезненно. Вот так я рассуждала, очень разумно, да что толку? Конечно, я влюбилась по уши, он для меня был целительным бальзамом. И лучше человека я не встречала. Слова плохого от него не услышала, все мои многочисленные недостатки он как-то незаметно обходил, видел во мне лишь достоинства. И уверял, что я для него – тоже бальзам, во мне, видите ли, кроются неисчерпаемые запасы силы духа. Еще бы, я старалась заглушить в себе отчаяние, видя, что и его жизнь не балует, помогала ему заключить тот самый контракт с фирмой на Ближнем Востоке, а многие помнят, чего это в те годы стоило. Гжегож падал духом, а я уверяла, что у него все получится, что он справится со всеми трудностями. Я не сомневалась – контракт он заключит, ведь это было для меня несчастьем, значит, получится.

Разумеется, Гжегож не знал о том, что я подумывала об убийстве его жены. Нет, в таком я не призналась, напротив, делала вид, что примирилась с ее существованием. А между тем обдумывала способ совершить идеальное убийство, практически нераскрываемое, и нашла такой. Если некто убьет незнакомого ему человека внезапно, на ночной безлюдной улице… Стукнет камнем по голове, камень захватит с собой и бросит в Вислу… Так вот, этот некто останется безнаказанным. Нет такой силы, чтобы его отыскать. Нет следов, нет свидетелей, нет мотива, никаких связей. Я могла притаиться на темной улице, воспользоваться молотком – камнем неудобно действовать, – сделать дело и сбежать с места преступления. Молоток бросить через парапет моста… нет, лучше бросить в реку с берега, на мосту могут заметить. Связей между нами никаких не было, мы незнакомы, видела я ее раза два: хотелось разглядеть получше. Разглядеть было нетрудно, ее красота бросалась в глаза. А следов я никаких не оставлю, разве что отпечатки подметок на тротуаре. Могу обуться в старые мужнины ботинки и их потом тоже выбросить в реку, не говоря уже о том, что на варшавских улицах полно следов всевозможных подметок…

Подумав, сообразила, что допустила упущение. Ниточку ко мне найти можно. Кто убил, как не соперница? Чем плох мотив? Да и кроме того, не сделала бы я такой пакости Гжегожу, ведь он ее любил. Не стала бы я причинять несчастье любимому человеку.

Так что с мыслями об убийстве пришлось распроститься, я даже молотка не приобрела.

А Гжегож и в самом деле скоро уехал. В дурацкий Дамаск…

Зимним вечером стояла я в аэропорту Окенче за барьером, а самолет уже запустил двигатели. Молча смотрела я на сыплющиеся с темного неба серебристые хлопья снега. Снежинки падали на большой, освещенный, вибрирующий самолет, на черную взлетную полосу аэродрома и на мое разбитое сердце…

Никогда больше не позвонит он в дверь, не присядет в кресле к столу, никогда больше не нальет мне чашки чаю…

От воспоминаний я очнулась там, где уже заканчивался отрезок автострады с натыканными по обочине для развлечения водителей разноцветными геометрическими фигурами. На мой взгляд, недостаточно яркими, не мешало бы добавить красного. Ничего не происходило, машина ехала сама по себе. Дождь уже не шел с самого утра, светило солнышко.

Я закурила, нащупала в сумке портмоне и вытащила его наверх, ибо в перспективе уже маячил очередной пеаж. За эти их замечательные дороги я готова была платить с радостью, даже мелькнула мысль издать в виде благодарности какой-нибудь клич вроде «Vive la France!», но сдержалась, ведь все равно никто не услышит, особенно если на сей раз попадется пеаж-автомат.

Сразу же за отрезком с фигурами я нагнала какую-то странную машину. Точнее, не столько машина была странной, сколько странно вел ее шофер. Ехал, можно сказать, слаломом через три полосы, ну точь-в-точь как Ив Монтан в «Плате за страх». Может, от скуки, а может, и просто ненормальный. Не пьяный и не больной, очень уж ровненькими получались загогулины зигзагов. На всякий случай я сбросила скорость и решила обойти его внезапным рывком, ведь кто знает, что может прийти в дурацкую башку такому циркачу.

Выждав момент, когда он заложил вираж вправо, я дунула мимо него по третьей полосе. Машина оказалась «пежо», а в зеркальце я увидела, как обрадовался его водитель при виде меня, оставил в покое виражи и бросился вдогонку. Я прибавила газу. Возможностей у «пежо» было побольше, чем у моей маленькой «тойоты», но я уже успела отдалиться от него и выдавила из своей машинки сто пятьдесят пять, пусть он жмет сто восемьдесят, если это доставляет ему удовольствие, все равно понадобится время, чтобы меня догнать. Справа промелькнула информация о пеаже через пару километров, «тойота» давала уже сто шестьдесят, хотя явно была этим недовольна, «пежо» нагонял, я переместилась на среднюю полосу, делая вид, что уступаю ему дорогу. На душе немного отлегло, потому как перед нами кто-то уже сбавлял скорость. Я твердо решила от «пежо» избавиться, ибо скучающих придурков не люблю, а настоящих сумасшедших боюсь смертельно. Не знаю, как с ними обходиться. Оглушить внезапным ударом по башке? Негуманно. А вежливое обращение может привести к пагубным последствиям.