Дваждырожденные - [22]

Я почувствовал, как кровь прилила к моему лицу.

Ста смертями умру, искуплю все кармические грехи, но и тогда будет со мной горячий, липкий стыд, что породила в моей душе безоглядная, детски-доверчивая речь главы общины.

И надо было врать, ибо не было во мне — юном и окрыленном — тех сил, что позволяют человеку обрести ясность слов и чистую силу действия.

— Я не могу вам помочь, — сказал я. — Я все го лишь ученик в начале пути. (Впрочем, это была правда.)

Сомасундарам грустно кивнул:

— Ты не обманешь меня своим смирением. Я знаю, Сокровенные сказания запрещают дважды рожденным раскрывать свою силу. Карма — говорят наши жрецы. Я бы и сам так сказал. Для этого не надо знать священные заклинания и обряды жертвоприношений. Должен быть другой путь. Путь, достойный вайшьев, не желающих проливать кровь людей и животных, не имеющих драгоценностей, чтобы купить расположение богов. Только дваждырожденные знают путь к сердцам богов, — сказал Сомасундарам и, повернувшись, посмотрел мне в глаза.

Солнце огромной каплей крови сползло за далекие синие горы. Листья пальм над нашими головами сухо и безнадежно шептали слова молитвы. Глядя на солнце выцветшими сухими глазами, Сомасундарам тихо спросил:

— Как изменить карму деревни?

Вот так же совсем недавно вопрошал я Учителя и слышал в ответ: «Есть только один путь, но ты должен найти его сам… Следуй по пути изменений….»

Если б я уже прошел ашрам ученичества, то великие силы брахмы собрал бы я в своем сердце и огненный вихрь испепелил бы подлых грабителей, что угрожали моей Нанди… Почему боги не дают мне этих сил? Разве мало им моей веры, разве не благое дело собираюсь я совершить?

Что может заставить жестокого бога времени Калу ускорить свою поступь? Я знаю, я чувствую, что огненная сила где-то рядом, но сколько лет понадобится мне, чтоб досягнуть до ее тонкого ручейка, обратить его в поток, в руку моей воли и меч моего гнева?

Предчувствие силы столь тонко, трепетно, неуловимо… Не подтолкнуть, не сжать в горсти, не потревожить… Только смиренно ждать, отрешенно смотреть, молиться тому, что копится где-то в потаенной глубине сердца, назревает, обещает свершиться… Ручеек тонкой силы тек где-то за гранью чувственного опыта, едва осознаваемый прозревшей сущностью.

Нет. Ничем мои силы не могут помочь деревне. Но если не силы, то разум? Ведь я же умею переходить границы, непреодолимые для селян. Я чувствую путь кармы… Юношеская гордость, отчаяние, страстный протест против неизбежности стянули мысли и чувства в единый жгут, дохнули в лицо алым жаром, перехватили горло, насытили глаза влагой. Голова кружилась от ужаса и восторга. Теперь-то я знаю: так приходит вдохновение. А тогда я вообразил, что это бог коснулся меня своей огненной десницей.

Так или иначе, я постиг ответ и воскликнул:

— Есть путь!

Глаза Сомасундарама впились в меня, как пальцы испуганного ребенка в юбку матери. Нет ничего хуже такого взгляда!

— Мы приходим на свет, не умея ничего, наши родители учат нас возделывать землю и управлять волами, — сказал я, — Так же и кшатрии не от рождения умеют владеть мечом и конем. Значит, меж нами нет непреодолимых стен, мы тоже можем научиться сражаться. Можно научить крестьян сражаться против кшатриев! Да, вы должны сражаться. Не этого ждут воины раджи, это противоречит вашей дхарме, но это — единственный путь отстоять урожай.

Сомасундарам смотрел на меня с удивлением, которое при желании можно прочесть в глазах рыбы, вытащенной из воды на горячий песок.

— Если ты говоришь, что так можно… Я собираю общину…

Под вечер, на закате солнца, когда крестьяне вернулись с полей и жара спала, все мужчины деревни — полноправные члены общины — собрались на центральной площади деревни. Сидели вокруг костра прямо на песке, хранившем тепло дня, и говорили, спорили до хрипоты. Я очень ясно помню, как над криками, взаимными обвинениями, спорами в безразличном покое плыли вечерние облака. В пыли искали зерна куры, где-то в соседних домах готовили еду, и запах лепешек заставлял желудок сжиматься от голода, но никто не расходился, и споры становились все жарче. И чем больше говорили, тем сильнее чувствовал я безнадежность. Возбуждение ожидания сменилось у меня удивлением, разочарованием, а потом и отчаянием. Старики просто не верили, что возможно земледельцу сменить мотыгу на боевой меч.

Впрочем, многие предлагали «более надежные» способы спасения.

— Надо принести обильные жертвы богам, хранителям этой земли. И прежде всего, дикому охотнику и воину Муругану. Он защитит нас! — говорили одни.

— Муруган получает в сотни раз более обильные жертвы в доме раджи. Он останется слеп и глух к нашим мольбам! — отвечали им другие.

— Пусть скажет молодой отшельник, — крикнул кто-то.

Я встал, вышел на середину круга и сказал:

— Ведь именно потому, что сам человек — деятель, люди славят его, когда он добивается успеха в делах, и порицают его при неудаче. Разрывая землю плугом, мы разбрасываем семена и потом ждем дождя. Если засуха уничтожает посевы, мы в этом не повинны. Если мы не добиваемся успеха, мы не впадаем в отчаяние, проклиная судьбу. Мы роем поливные каналы. Наша дхарма велит нам трудиться, и только на этом пути нас ждут благие плоды. Если бы мы только приносили жертвы богам и умоляли их даровать нам урожай, то поля наши были бы вечно голыми. Когда делу даже начала не положено, то можно быть уверенным, что и плодов не будет, — так говорил я в каком-то исступленном вдохновении, рожденном радостью собственного прозрения, не понимая, откуда берутся слова.