— Выбрось все это из головы, мой мальчик! — сказал он. — Ты расстроился, что тебе не позволили принять участие в испытаниях Крадущейся Рыси? Ты решил вместо оленьих и кабаньих голов притащить с охоты рассказ, который удивил бы всех?.. Но в него невозможно поверить! Мертвые и зарытые глубоко в землю воины не могут добывать железо. Их руки не могут быть теплыми и крепкими, как у живых. Старик Буно чем-то досадил тебе, и ты решил ославить его как колдуна и властелина мертвых? А ты знаешь, что если бы не Буно, тебя самого не было бы на свете?
— Это почему же? — буркнул мальчик.
— Лет десять назад в наших краях бушевала страшная болезнь, может быть, ты слышал, — ответил Меттинг, слегка покачивая головой в такт несмолкающим песням. — Мужчины, женщины, дети покрывались язвами, распухали и умирали в таком количестве, как бабочки-однодневки на исходе летнего дня. Старик Буно сбился с ног, перебегая от хижины к хижине. Из каждой раздавались стоны, в каждой кто-нибудь был близок к смерти. Если бы не его чудодейственные мази и лекарства, все наше селение вымерло бы, на радость подлым ванирам. Он спас всех нас, Конан, и тебя в том числе, потому что, прежде всего, он старался лечить молодых мужчин и маленьких мальчиков.
— Ну и что же! — запальчиво ответил Конан. — Если он когда-то кого-то и вылечил, то это не значит, что теперь ему нужно спускать все его колдовские мерзости!
— Очень прошу тебя, Конан, — сказал Меттинг — уже не так мягко, но гораздо строже и суше, — забудь о том, что мне сейчас наговорил, и никому больше не пересказывай свои глупые и злые выдумки. Если это дойдет до Буно, он сильно на тебя обидится и будет прав. Еще больше обидится твой брат Кевин, которого ты выставил трусливым предателем. Ты думаешь, он сейчас не слышит нас с тобой?.. Не каждый знает об этом, но тебе я скажу: души погибших доблестной смертью слышат, когда живые вспоминают о них. Они могут слетаться на голоса друзей и родных и, невидимые, пребывать рядом.
Кевин слышит тебя, и ему сейчас очень горько. Ты глубоко оскорбил павшего славной смертью друга.
Конан готов был взреветь от досады и разочарования.
Мудрый и опытный Меттинг не поверил ему! Что же тогда говорить о других, не таких мудрых, седобородых и опытных?.. Он поднялся, махнул безнадежно рукой и побрел прочь, подальше от суматошного праздника, в который ему сегодня не суждено было влиться.
Проходя мимо группы тех, кто не пел и не плясал, но лишь наблюдал за пляшущими — то ли в силу возраста, то ли чрезмерно накачав себя молодым вином, Конан едва не задел плечом согбенную фигуру, с головы до ног обвешанную самоцветными и костяными украшениями. То был Буно, пьяно покачивающийся в ритме танца, прикрыв веки и пощелкивая сухими и жесткими, как желтоватые орехи, пальцами. На его шее с обвислой, словно у ящерицы, кожей, висело что-то вроде ожерелья из плотно пригнанных друг к другу перьев ворона. Это украшение, насколько помнил мальчик, старик не снимал никогда. На груди болталось множество амулетов из отшлифованных камней, медвежьих клыков и рогов оленя. В праздники Буно всегда разукрашивал себя больше, чем любая, даже самая глупая и вздорная женщина, но Конан знал, что ни один из клыков или рогов не добыл он во время охоты своими руками. Все кости, шкуры и рога были подарками, которые несли ему мужчины и женщины селения за то, что он врачевал раны, принимал роды, заговаривал кровотечения, смирял резь в животе и отваживал злобных духов. На охоту же Буно не ходил никогда, как и ни разу на памяти Конана не принял участие в битве: ни с рыжими ванирами, ни с бритунцами, ни с аквилонцами в роскошных доспехах…
Миновав позвякивающего и пестрого, словно детская погремушка, старика, Конан оглянулся. Его словно что-то кольнуло: Буно смотрел в его сторону своими маленькими и очень светлыми, почти белыми глазами. В них не было ни капли хмеля, но только настороженная злоба. Несомненно, старик заметил, как Конан разговаривает с Меттингом, и теперь словно пытался прочесть в понурой фигуре мальчика о результатах этого разговора. Конан ответил ему дерзкой усмешкой, подумав про себя, что если бы Буно мог, он проткнул бы его насквозь глазами, он испепелил бы его белым огнем зрачков, как сжигают на костре туши падших от заразных болезней овец и коз.
Как ни странно, откровенная ненависть в глазах колдуна не испугала, а лишь подстегнула и возбудила мальчика.
Уныние, которое навеял на него разговор с Меттингом, тотчас прошло и сменилось веселой яростью. Если до сих пор Конан слегка колебался: а что если он ударился головой на охоте, сорвавшись ненароком со скалы, и все эти страшные картины ему пригрезились, — то один этот взгляд рассеивал все сомнения. Сын кузнеца Ниала не выдумщик и не лжец, и уж, тем более, не ударившийся головой недоумок! Буно ненавидит его со страшной силой, выплеснувшейся во взгляде украдкой, как яд из зуба змеи, оттого что Конан прикоснулся к какой-то мерзкой его тайне.
Ненавидит? Вот и прекрасно! Он, Конан, тоже ненавидит его. Хотя бы из-за Кевина, веселого и безрассудного Кевина, которого колдун вытащил из его мерзлой, но славной могилы и превратил неизвестно во что. Посмотрим, чья ненависть окажется сильнее, и кто кому наступит на горло в этой борьбе…
