Двадцатая рапсодия Листа - [48]

– Если не ошибаюсь, проблема у вашего молодого родственника? Интимного, так сказать, характера? Да вы не смущайтесь, я ведь доктор, а доктор, так сказать… почти что священник, да-с…

От высказанного предположения я лишился дара речи, а щеки мои буквально полыхнули огнем. Владимир же расхохотался во весь голос.

– Нет-нет, доктор, – сказал он, – дело у нас совсем иного характера. Скорее, профессиональный интерес.

Доктор Грибов высоко поднял брови и, поправив пенсне, окинул моего спутника внимательным взглядом.

– А вы, молодой человек, я так понимаю – будущий мой коллега? – спросил он, со значением посмотрев на студенческую тужурку Владимира. – Медицинский?

– Юридический, – поправил его Ульянов с легкой улыбкой.

Доктор нахмурился и вдруг воскликнул:

– Конечно, конечно, вот я вас и вспомнил! Я– то думаю – откуда же мне знакомо ваше лицо… Вы ведь в Казанском университете учитесь, верно? Вспомнил, вспомнил. Я вас видел в минувшем ноябре как раз в университете. Меня тогда мои медицинские дела завели как раз на юридический факультет. Что-то такое вы там с товарищами вашими обсуждали, да-да, я помню… Вы человек колоритный и интересный, вас запомнить легко. А потом был случай в декабре. Но в декабре вы на моем пути уже не попались. Мне довелось осматривать одного пациента в университетской клинике, а поскольку случай был, скажем так, не весьма ординарный, я хотел посоветоваться со своим учителем, профессором Гвоздевым. Он как раз на юридический факультет отлучился, и я снова туда заглянул. Только вас уже не увидел… – Доктор Грибов снял пенсне, протер его и вновь водрузил на длинный хрящеватый нос.

– Представьте, я вас тоже помню, – заметил Владимир. – Помню, как вы прислушивались к нашим разговором, и я еще подумал – вот какой подозрительный субъект. Вы уж не обессудьте – я начистоту. – Ульянов обезоруживающе улыбнулся. – А что за пациент у вас был в декабре, как вы говорите, неординарный?

– Несостоявшийся самоубийца, – ответил Грибов. – Молодой человек, пострадавший от стрел Амура. А кто ж в таких казусах разбирается лучше Ивана Михайловича Гвоздева? Истинное светило судебной медицины, без преувеличения. Вот я и хотел посоветоваться с ним насчет этого юного романтика. То ли булочник, то ли разносчик булок, начинающий поэт и писатель, по отзывам знакомых – весьма, весьма образованный человек, хотя и самоучка. Некто Алексей Пешков. Выстрелил себе в сердце из револьвера. Еще и записку оставил – дескать, не могу жить с зубною болью в сердце… Я и запомнил его, потому что записки подобные не часто попадаются. Зубная боль в сердце! Каково сказано, а!

– Это из Гейне, – сказал вдруг Владимир. – Гейне так о любви написал. «Зубная боль в сердце». Der Zahnschmerz.

Хозяин с новым интересом взглянул на нашего студента.

– Именно, именно! Именно, что Гейне. Похвально, что будущие правоведы находят время и для чтения стихов. Ведь в жизни вам придется иметь дело с людьми, а поэзия – это и есть квинтэссенция всего человеческого. Экстракт, так сказать, эмоций… Ну, и как же идет учеба?

– Увы, никак. – Владимир снова улыбнулся. – Я был студентом как раз до начала декабря. Нынче же бездельничаю в деревне. Надеюсь возобновить учебу через год.

– Вот оно что…

Похоже, доктор Грибов был немного озадачен. А Владимир смутил его еще больше, сообщив:

– Был исключен за участие в беспорядках.

Александр Алексеевич крякнул и недоуменно посмотрел на меня. Я еще больше растерялся.

– Постойте, постойте… – сказал вдруг Грибов. – Вы же сказали – «профессиональный интерес»? Что-то я не понимаю.

– Ну, все, в общем, просто, – произнес Владимир нарочито беззаботным голосом. – Мы с господином Ильиным обитаем в шестидесяти верстах отсюда. В деревне Кокушкино. Там находится имение моей матери, куда я и был отправлен под надзор полиции. А господин Ильин там управляющий. И случилась у нас недавно история…

– Кокушкино? Стойте, стойте! – перебил его доктор Грибов. – Уж не об утопленниках ли вы ведете речь? Которых на прошлой неделе, кажется, там выловили? Вернее, из льда вырубили?

– Именно, именно, – подхватил я с облегчением, – именно с ними, господин Грибов. С этими несчастными, потому что вот… – Я повернулся было к Владимиру, но студент наш договорить мне не дал. В руке он держал уже знакомый мне нумер «Архива судебной медицины и общественной гигиены», который, видимо, держал за пазухой – наверное, во внутреннем кармане тужурки.

– Вот-с, господин Грибов, – быстро заговорил он. – Интерес наш носит характер научной дискуссии.

– Даже так? – Грибов в очередной раз снял пенсне и теперь смотрел на нас, близоруко щурясь. – Нуте-с, нуте-с. Что же за дискуссия между вами разгорелась? И что это за журнал у вас?

– А-а, вот в этом-то все и дело! – воскликнул Владимир. – Журнал этот из библиотеки моего деда, Александра Дмитриевича Бланка. Он семь лет служил полицейским врачом в Санкт-Петербурге, а потом и инспектором врачебной управы. И я полагаю, что будущему юристу совсем не вредно изучить, по крайности, некоторые, самые любопытные случаи.

Доктор снова водрузил на нос пенсне.

– Так-так-та-ак… – протянул он благожелательно. – Мудрое решение, взвешенное. Я бы сказал – неожиданное для вашего возраста, но разумное…