Двадцатая рапсодия Листа - [47]

Так, за разговорами, коих мне так не хватало по дороге в Лаишев, мы дошли до Камисарской улицы. Я вопросительно посмотрел на моего спутника. Владимир, сверившись по извлеченной из кармана бумажке, двинулся по заснеженной мостовой, поглядывая на номера домов. У дома номер десять – кирпичного двухэтажного здания под шатровой крышей, зеленый цвет которой проступал местами сквозь снежный покров, словно прошлогодняя трава сквозь проталины по ранней весне, – он остановился.

– Это и есть цель нашего путешествия? – поинтересовался я, с некоторым удивлением оглядывая добротное строение, окруженное чугунной решеткой фигурного литья.

– Скажем так, одна из целей, – ответил Владимир. Он спрятал в карман бумажку с адресом и взамен вытащил большой не заклеенный конверт. – Здесь живет доктор Грибов, Александр Алексеевич. Мы с вами сейчас нанесем ему визит. Надеюсь, он дома и не откажется нас принять.

– Ваш знакомый? – спросил я.

– Ваш, – поправил меня Ульянов невозмутимо. – Ваш знакомый, Николай Афанасьевич.

Я, разумеется, разинул рот, ибо никакого докто-ра Грибова в друзьях у меня отродясь не было, а Владимир объяснил как ни в чем не бывало:

– Вернее сказать, знакомый вашего друга, Сергея Николаевича Боброва, тоже доктора.

Час от часу не легче!

– Но с этим господином я тоже незнаком!

Я начал закипать. Владимир рассмеялся.

– Да вы не волнуйтесь так, – сказал он. – В конверте – рекомендательное письмо с ходатайством оказать помощь. И оказать помощь не кому-нибудь там постороннему, а именно вам, Николаю Афанасьевичу Ильину.

– Да какую такую помощь?! – возмущенно вскричал я. – Что еще за игры вы затеваете, молодой человек, скажите на милость?!

– Пойдемте, пойдемте, – быстро проговорил Владимир, ухватив меня за рукав и увлекая в сторону ворот. – Что это мы с вами – ругаться будем на улице? Помощь чрезвычайно важную. Доктор Грибов, помимо прочего, отправляет в Лаишеве обязанности судебного медика. Только он мог делать вскрытие наших покойников. Так что поговорить с ним, я полагаю, очень даже полезно. Есть у Аннушки один товарищ, она познакомилась с ним в Петербурге, когда училась на Бестужевских курсах, а живет он в Казани, вот его-то и зовут Сергеем Николаевичем. Он бывший однокашник докто-ра Грибова. Мы написали ему письмо и вчера получили ответ – как и ожидалось, с отличной рекомендацией. Держите письмо.

Я все еще упирался.

– Да в самом деле! – Теперь уже рассердился Владимир. – Нам непременно нужно с ним переговорить! А мой возраст, боюсь, будет для того помехой! Перестаньте же упрямиться, что вы как ребенок, Николай Афанасьевич! Вам всего-то и надо, что представиться и представить меня. И все! Ну полно, полно. – Владимир сунул конверт в карман. – Не хотите – сам пойду. Попробую уговорить.

– Ладно, давайте письмо, – хмуро сказал я. – Только впредь уж будьте добры – меня предупреждайте, а уж потом… – Я не договорил, взял из его рук злополучное рекомендательное письмо, и мы направились к подъезду.

Доктор Грибов, занимавший квартиру во втором этаже, оказался молодым еще человеком лет двадцати восьми – тридцати, в старом форменном сюртуке и пенсне, высоким, худым, чрезвычайно радушным. Прочитав прямо на пороге письмо, он издал радостное восклицание, предложил нам раздеться и затем провел в кабинет, сплошь уставленный книжными шкафами и полками с мензурками, колбами и прочими предметами явно медицинского назначения. Усадил на стулья, сам сел за стол, точно так же заставленный фарфоровыми мисочками, ступками с пестиками и коричневого стекла бутылками с широкими горлышками. Были тут и стетоскоп, и пинцеты разного калибра, и медицинские весы с разновесами. Правда, при всем обилии этих предметов я сразу отметил, что в кабинете-лаборатории царил отменный порядок. Оглядывался же я не столько из любопытства, сколько от того, что чувствовал себя брошенным в омут головой – вот, Николай Афанасьевич, теперь извольте из этого омута выгребать…

– Так что же, господа? Чем могу быть полезен? – спросил доктор Грибов, глядя на нас сквозь толстые стекла пенсне. – Сергей Николаевич пишет, что вам нужна консультация по деликатному делу. Может быть, объяснитесь? – Александр Алексеевич говорил, глядя на меня, полагая, что дело к нему есть именно у его пожилого визави, а присутствующий при сем юноша – то ли мой помощник, то ли родственник. Иначе говоря, представлял себе картину, обратную действительности. Владимир же нисколько не стремился облегчить мое щекотливое положение. Вместо того он внимательно и, я бы сказал, бесцеремонно осматривал обстановку кабинета и его хозяина. Делать нечего, я тяжело вздохнул и начал:

– Прежде всего, разрешите представиться – Ильин, Николай Афанасьевич… Э-э… отставной подпоручик артиллерии… Собственно говоря, вот… Э-э… господин Ульянов, Владимир Ильич.

Владимир отвлекся от созерцания тускло поблескивающих корешков в книжном шкафу, привстал и слегка наклонил голову.

– Очень приятно, господа. Александр Алексеевич Грибов, – ответил доктор. – Собственно, вы это и так знаете! Так в чем же ваша деликатная проблема?

Я замешкался, пытаясь собрать мысли, чтобы связно выразить нашу надобность. Доктор по-своему истолковал мое смущение.