Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков - [59]

Что делать? Ведь выхода же нет. Одно из двух: страдать или изгадиться... Идти на компромисс... Давить или тебя задавят...

Бежать...

Эта мысль пришла мне в голову на следующий же день после моего прибытия. Она не могла меня не интересовать. И хоть я и старался всеми силами отогнать ее и подчиниться воле Бога — она все-таки не давала мне покоя.

В первый день после моего прибытия в Соловки я не пошел на работу. Мы сидели на нарах. Нас было трое. — Ротмистр Ингушского полка Мальсогов, один арестант, отбывший уже свои 3 года и на днях отправляемый в Нарымский край, и я.

Я расспрашивал их о жизни, о работе, о порядках на Соловках, и, хоть очень интересовался побегами, но подходил к этому издалека. Я знал, что об этом нельзя даже и говорить. Понемногу выяснилось, что до сих пор все эти попытки бежать кончались неудачей.

«Но ведь вчера же бежал один». — Задал я ему вопрос. — «Да. И будет пойман».

Разговор на эту рискованную тему был начат, не известно позволит ли обстановка его повторить, и я решил его довести до конца. Передо мной офицер, с виду внушающий доверие, и уже год просидевший на Соловках... Надо попробовать его самого, подумал я, и рассказав ему, что я уже несколько раз бежал, спросил его прямо хочет ли он бежать.

«Это невозможно. И вообще я вам советую об этом не говорить», ответил он сейчас же, вставая и прощаясь со мной. На этом разговор казалось бы и кончился...

Несколько дней спустя я видел как привели в канцелярию, и потом в карцер совершенно избитого, бежавшего в день нашего приезда. Его поймали в 60-ти верстах от Попова острова, голодного и измученного. Зайдя в избу за хлебом, он попал на засаду. Так кончались все попытки к бегству.

Странные установились у меня отношения с командиром роты Основой. Мои 8 вершков на нарах приходились как раз против его загородки, так что мы оба хорошо видели жизнь друг друга. Он никогда меня не трогал. Часто мы лежали друг против друга и в упор смотрели в глаза, но очень редко разговаривали.

Раз как-то ночью я не спал, и он подойдя ко мне, попросил меня встать, прийти к нему и поговорить.

Он нарисовал мне картину жизни в Соловках и предложил мне занять командную должность.

Я наотрез отказался.

— Почему?

— Потому, что я считаю не допустимым строить свое благополучие на несчастии страдающих людей.

Разговор наш затянулся и перешел на тему о духовной жизни человека. Я увидел, что это его интересует.

Тогда я предложил ему отказаться от его должности и всю его энергию обратить в пользу заключенным. Странно он реагировал на это. Он вдруг оборвал разговор, лег на койку и весь задергался в судорогах. Этот припадок продолжался минуть пять, затем наступила реакция и он впал в забытье.

С тех пор мы опять долго не разговаривали и только месяца полтора спустя он неожиданно спросил меня:

«Послушайте, Бессонов... Когда же вы бежите?.. Да. Да. Не удивляйтесь. — Для вас есть только этот выход».

Я остолбенел... Для всей обстановки Соловков, это было совершенно неожиданно. Об этом вообще не говорилось и слово «побег» не произносилось. А тут вдруг сам Основа бухает такую вещь. Я отделался какой-то фразой, но принял это во внимание.

Я работал... Ежедневно стиснув зубы выходил я в наряд, но чувствовал, что раздражение во мне накипает, что я не выдержу, меня прорвет, и я наделаю таких вещей, которые повлекут за собой расстрел.

Помощником Основы был мальчишка, недавно возвратившийся в Россию из-за границы. Он надеялся найти здесь рай, но ошибся и попал на Соловки. Здесь поддался и пошел по наклонной плоскости делать карьеру.

Он ежедневно назначал меня в наряд. В конце концов усталость взяла у меня верх, и однажды, я с утра лег на нары и так пролежал весь день... Я видел как он побежал жаловаться к Основе. Тот выслушал его, но не звука мне не сказал.

Возвращенец решил мне отомстить: назначал на работы и в очередь и не в очередь. Я терпел, но в конце концов меня прорвало.

Он отдал каких-то два противоречивых приказания и закричал мне почему я их не исполняю. Я тут же, при всей роте послал его очень далеко, пошел к командиру полка и рассказал о случившемся. Он принял мою сторону.

Это были мои первые срывы. Они не несли за собой наказания, но я понял, что перелом совершился.— Я не выдержу.

А если так, то надо действовать...

Ночь... Я опять один... Опять раздумье...

Бежать...

А Божий Промысел?.. А воля Бога? Вера?

Пошел к священнику... Не знал как быть... Имею ли я право переломить судьбу и действовать своим усильем, чтобы избежать креста... И есть ли он?.. И дан ли он мне? А если дан, то дан ведь Богом, я должен верить и положиться на Него...

Я ничего не понимал... Вернее понимал, но не хотел понять... Еще вернее, я просто мало верил...

Ответа я не получил... Вопрос потух... И все смешалось...

Все показалось мне теорией и не давало смысла... Все стало как бы набранным, нахватанным и отошло на задний план... Чего-то не хватало... И что-то было для меня важней всего...

Но что?

Я мучился, искал, не мог понять в чем дело... И наконец почувствовал. — Все та же сила... Все тот же импульс к жизни, которого не мог я вытравить в тюрьме... Все тот же враг иль друг, несчастье иль счастье, ни грех ни благо, а сила сильная. — Любовь.