Двадцать один - [6]
Я взял микрофон двумя руками, старясь удержать в дрожащих руках. Повисла тишина. Я собирался с мыслями.
— Представься для всех, — шепнул мне без микрофона Сергей.
— Мирослав, журналист. У меня вопрос к представителю оппозиции. Скажите, вот вы — представитель движения «Оборона». От кого вы обороняетесь?
«Оборонист», казалось, впал в ступор. Дикое выражение его лица сменилось отсутствующим.
Я продолжал:
— Мне кажется, что вы сами не понимаете, чему вы противостоите. Цензуре? Я ее не вижу здесь. Вы льете грязь на всех, кто хоть немного поддерживает нашу государственную систему. У вас любимое сравнение — с нашим советским прошлым. Да вы понимаете, что будь так, вы бы здесь не сидели! — Я прервался, отдышался и продолжил. Мой голос становился увереннее, громче. Мысли стали автоматически превращаться в фразы, я едва успевал их произносить. — Вас бьет ОМОН? Да вы специально идете против власти, специально нарываетесь, чтобы вас били, чтобы потом чувствовать себя диссидентами, чувствовать себя значительными. А на самом деле вы ничего не сделали полезного. Ни-че-го!
Из зала послышались свист и крики. Сначала одиночные, потом они слились в единый шум. Я не понимал, что происходит вокруг. Сергей отобрал у меня микрофон и попытался перекричать вопящий и свистящий зал.
Я сделал шаг по направлению к дивану. Ноги ступали неохотно, я шел как во сне.
Меня вернул к происходящему голос Иры:
— А ты смелый. Очень даже неплохо.
— У меня все плывет перед глазами, — признался я.
— Так всегда с непривычки! Я раньше вообще одного вида микрофона боялась.
— Мне срочно нужно выпить.
Я подошел к стойке и заказал джин с тоником. Понемногу ко мне возвращалось ощущение времени и пространства. Я взглянул на сцену. Дебатеры продолжали вести дискуссию как ни в чем не бывало. Зал успокоился, мое маленькое возмущение они постарались поскорее выкинуть из головы. Я подумал, что, наверное, им так удобнее — видеть себя оппозиционерами, с которыми борется государство. В сущности, они — политические изгнанники, которые сами себя и изгнали. И укрылись в этом ужасном месте — на глубине трех метров под землей.
На выходе я опять столкнулся с Ирой.
— Ты тоже уходишь?
— Да, здесь делать больше нечего.
— Слушай, Ир, может, мы выпьем кофе в ближайшее время, и ты расскажешь про свое движение? И обязательно про боязнь микрофонов.
— Конечно, с удовольствием. Давай созвонимся через пару дней.
Я протянул ей свою визитку.
— Звони, пиши. Надеюсь, скоро увидимся, Ириш.
4
«Служба спасения» по имени Наташа
Соболев прохаживался по кабинету взад-вперед и читал вслух мое творение: «Среди молодежи сегодня, впрочем, как и сто лет назад, модно быть оппозиционерами. Модно во всеуслышание ругать власть. Что ж, молодежь ударилась в политику. Разобрала оппозиционные движения, партии по вкусу. Рьяно, агрессивно, играя мускулами амбиций, заявила: „Мы — патриоты! Мы — сила! Мы будем бороться!“. Митингами и маршами несогласия объявила всем свою позицию: „Мы против единовластия!“
Главный редактор облокотился на спинку своего кресла и продолжил:
— Неплохо, Мир. Разве что маленькое замечание: ты абсолютно наплевал на мое задание! — Он потряс листами с текстом у меня перед лицом.
— В смысле? — удивился я.
Всю ночь я писал материал. Не спал ни минуты. Три раза заваривал кофе — теперь в животе появилось неприятное ощущение, а глаза все равно слипались. Текст давался трудно: приходило очень много мыслей, которые следовало упорядочить и подать так, чтобы было интересно. В итоге получилась, на мой взгляд, удачная работа под заголовком „Розовые очки активиста оппозиции“.
— „В смысле“! Ты журналистские жанры проходил на первом курсе?
Вот засада! Я совсем забыл, что нужно было писать репортаж!
— Да, конечно, — почти соврал я.
— Я тебя что просил написать?
— Репортаж.
— А ты что написал? Это памфлет на злобу дня. Ты что, публицист у нас? Или очеркист? Нет, не спорю, написал неплохо. Но здесь репортажем и не пахнет. Не говоря уже об объективности. Что за политиканство? Ты — журналист!
— Ну, а по содержанию, если абстрагироваться от жанра?
— Да по содержанию-то хорошо. Классика даже есть. Тургеневского Базарова вспоминаешь. И здесь, в конце — молодец: „И вообще, что значит „быть патриотом“?“ Любить Родину и служить ей на благо? Или играть в массовке оппозиции? Пусть даже амбициозно, крикливо? „Мы ломаем, потому что мы — сила“, — это уже Базаров. Похоже. Ломать — не строить, правда? Снимите розовые очки и займитесь делом, господа!» В общем, текст хороший. А вот над твоей внимательностью к редакционным поручениям будем работать.
Соболев подошел к шкафу и начал перебирать стоящие на полке книги.
— Ты английский знаешь?
— Немного.
— Ну, я думаю, разберешься. Держи. В понедельник расскажешь мне про все жанры.
Он протянул мне книжку под названием «Journalism genres». Я полистал ее — вся на английском. Даже издана в Нью-Йорке.
— Сергей Анатольевич, вы что — были в Америке?
— Да, было дело. Давай, учи, юнкор! Буду спрашивать все!
— А что с моим текстом?
— Да не переживай, опубликуем мы твой текст. Как раз есть свободное место на колонку. Будет у тебя своя колонка, авторская. Правда, только в одном номере.
