Двадцать минут на Манхэттене - [32]

Самое удивительное во всем этом то, что подобное сотрудничество есть, в сущности, не плод полицейского насилия, а результат простого согласия с разумным законодательным актом – в отличие, скажем, от Сингапура, где исключительная чистота улиц поддерживается с помощью суровых запретительных мер и абсурдно жестоких наказаний. Но я в каком-то смысле понимаю иеремиады дядюшки Гарри[45] против жевательной резинки – до недавнего времени запрещенной, а нынче считающейся лекарством. Каждое липкое пятно на тротуаре или на платформе метро кажется мне не просто отталкивающим зрелищем, но и грустным комментарием к рассуждениям о солидарности и чувстве порядка, присущем горожанам.

Ключ к демократической гражданской урбанистике состоит в том, что соучастие достигается через выборность властей. Мы подчиняемся закону, потому что сами придаем ему форму. Принуждение, отличительная черта авторитарных режимов, – это не то же самое, что увещевание, демократическое средство достижения согласия. Различение одного от другого само по себе может быть проблематично, поскольку демократия тоже может обернуться тиранией, не только требуя вынужденного согласия от диссидентов, но и приватизируя исключительность. Огромное количество «ассоциаций домовладельцев», присущее пригородам, – или же комитетов кооперативных домов, характерных для Нью-Йорка, – действует через различные ограничивающие уставы, созданные специально для того, чтобы принудить к узко очерченным «хорошим» формам поведения (никаких лиловых домов!) – или, что еще хуже, к тому, что только «правильные люди» могут войти в их сообщество: никаких черных, никакой богемы и т. д.

Часто замечают, что Диснейленд – это место, где люди ведут себя хорошо, и что он удивительно чист, учитывая количество людей, его посещающих. Отмечается также, что столь высокий уровень чистоты является скорее результатом деликатности публики, чем титанических усилий обслуживающего персонала. Среди посетителей Диснейленда негласно бытует убеждение, что они должны вести себя «наилучшим возможным образом». Отчасти это убеждение определяется, безусловно, самой средой, по которой сразу видно, что она поддерживается в порядке на базовом уровне: это место, которое уже чисто, которое отмывается до состояния непорочности каждую ночь. Что подсказывает посетителям: это место может быть чистым, и личное участие – выбросить обертку от мороженного в урну – произведет эффект, который сразу можно оценить. В отличие от голосования (которое на первый взгляд тоже представляет собой акт опускания бумажки в специально отведенное место), здесь никакого абстрактного мышления не требуется. Отказ от участия в голосовании незаметен на личном уровне, в то время как отказ донести фантик до урны выставляет человека на всеобщее осуждение.

Пляж – еще одно место, где очевидна связь между удовольствием, получаемым от окружающей обстановки, и нашей готовностью действенно защищать ее. В подтверждение своих слов я могу привести воспоминания о выходных, проведенных в разные годы в таких местах, как Файр-Айланд, Мартас Виньярд, побережье Джерси и Кейп Код.[46] Очарование этих мест возникает от красот самого пляжа, от мест отдыха и от того, насколько повседневные действия людей преобразуются этим окружением. Поскольку пляжи считаются «особыми местами» (как Диснейленд), поведение в них тоже становится особым, – пляжи включаются в ряд мест, поведение в которых строго регламентировано, таких как церковь, библиотека и концертный зал. Как и во всех подобных местах, любезность на пляже более распространена и дальше простирается. Владельцы магазинчиков легко соглашаются на небольшой кредит, а покупатели всегда «доносят на следующий день» недоданные деньги. Двери оставляются открытыми. Смотреть за детьми в воде становится общей обязанностью. Люди охотнее и гораздо искреннее болтают с незнакомцами.

Одна из причин такой особости – то, что общество образовалось здесь по собственному сознательному, намеренному выбору. Редко когда мы столь близки к утопии, как на пляже (что нашло свое отражение в бессмертном лозунге мая 1968-го: «Под брусчаткой – пляж!»). Поскольку отдыхающие сами приняли свободное решение приехать в это место на короткий срок, у них явно присутствует общность вкусов и интересов, гомогенность представлений об основных свойствах окружающей среды и ее предназначении. Разумеется, в этом общем наборе представлений можно при желании вычленить классовое начало – включая его «эксклюзивный» компонент. Но принадлежность к тому или иному классу может проявляться разными путями, и не все они предосудительны. Несмотря на то что городской квартал должен быть открыт для представителей различных экономических и социальных классов, жители одного квартала объединены общностью частных интересов, самой идеей, что у места есть своя идентичность. Можно сказать, что они разделяют интересы одного класса, а можно – что они обладают одним классом интересов.

Пожалуй, можно даже говорить о чем-то вроде средовой или местозависимой концепции класса, где общность интересов хотя бы частично носит физический характер. Если место жительства когда-нибудь окажется избираемо исключительно сознательно и организовано по принципу «все включено», главным критерием выбора окажутся отличительные черты предлагаемого тем или иным кварталом образа жизни. Под «отличительными чертами» подразумеваются как сами люди и поддерживаемая в квартале общественная деятельность, так и физиономия самого места. Кажется полностью оправданным говорить о классе людей, предпочитающих деревенскую идиллию, о классе любителей обезличенного людского муравейника высоток или о тех, кому ближе буферная зона пригорода. Индивидуальные предпочтения – это амальгама удобств, желания найти себе подходящую компанию по вкусу и по интересам, а хорошие города и районы сами формируют и поддерживают разнообразные общины. Никакое идеальное, платоническое предпочтение – включая описанные Джейкобс «кипящие улицы» – не может охватить реальных масштабов разнообразия: одним нравится жить в темном лесу, другим – среди белых стен. Желание – никогда не порок.