Двадцать лет в батискафе - [24]

Однажды в освещенной зоне появился порядочного размера мероу, который проплыл мимо и даже не обернулся, а в другой раз жесткорыл (Trachyrhunchus ecabrus) (клянусь, его зовут имен­но так) с вытянутым, приплюснутым и чуть загнутым кверху носом — попросту говоря, курносый — был нами опознан лишь благодаря тому, что возгорелся тщеславным желанием дозиро­вать для фотоснимка.

Да простит мне читатель эти труднопроизносимые названия, Я вовсе не стремлюсь выставить напоказ свою эрудицию; просто дело в том, что этим несчастным тварям никто не дал простых, общепонятных имён,— потому, конечно, что мы с ними, в сущности, почти не знакомы.

Что сказать о поверхности дна?.. Несколько скалистых выступов в каньоне Сетубал были покрыты губками, а в осталь­ных местах дно — это сплошной ил, как в Средиземном море, только испещренный «кроличьими норками» — приоритет этого названия (а оно в ходу и поныне) остается за профессором Пе­ресом; оно довольно точно определяет зияющие дыры, часто встречающиеся на дне; происхождение их до сих пор еще ни­кем не объяснено. В подводном мире немало загадок, возбуж­дающих чрезвычайное любопытство специалистов. Ограничусь упоминанием одного явления, свидетелями которого мы стали однажды на дне близ португальских берегов. Разглядывая ил, я вдруг заметил, как он вздулся, и вздутие это двинулось в сторону, словно кто-то пробирался под илом, не желая показываться на поверхности; узкой, извилистой полосой след ушел за пределы видимости, и мы так никогда и не узнали, кто был этот осторожный донный житель.

В связи с этим случаем снова упомяну о жесткорыле. Я ви­дел, как метрах в 7—8 от иллюминатора он коснулся дна и... исчез, растворился, словно его засосал ил. Или он действительно зарылся в ил? Мы были слишком далеко, чтобы дать точный ответ на этот вопрос.

Каждое погружение позволяло исследовать лишь несколько квадратных метров дна — ничтожную часть огромной его поверхности — и соответственно лишь несколько кубических мет­ров гигантского объема подводного мира. Несмотря на глубокие познания моих спутников, я с первых же погружений заме­тил, что чуть ли не всякое наблюдение вызывает у них недоу­мение, ставит перед ними новые вопросительные знаки. С тех пор я совершил множество погружений, и список вопросов, мно­гие из которых так и остаются без ответа, весьма удли­нился.

Каковы были итоги нашей первой зарубежной экспедиции? 2 октября, когда грузовое судно «Бастиа» с «ФНРС-ІІІ» на палу­бе и его оборудованием в трюме покинуло Лиссабон, стоило об этом подумать. Что ж, нам удалось доказать, что батискаф с экипажем, состоящим всего из нескольких человек, может действовать, базируясь в любом достаточно крупном современ­ном порту. Ну, а что касается результатов научных исследова­ний, то этим пусть занимаются специалисты. Не скрою, их работа меня чрезвычайно увлекла, но я понял, что долго еще главной моей заботой будет оставаться управление аппаратом.

В самолете, на котором я возвращался во Францию, я раз­мечтался о новых экспедициях. Еще зимой меня посетил некий профессор Сасаки. Он выразил надежду, что когда-нибудь бати­скаф совершит погружение в японских водах. Тогда подобная перспектива казалась мне маловероятной — ведь добиться ас­сигнований даже на португальскую экспедицию стоило мне немалого труда.

ПЕРВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ К БЕРЕГАМ ЯПОНИИ

Теперь я должен вернуться немного назад. В феврале 1956 года батискаф, как и всегда зимой, стоял в доке на ремонте. Я же в тиши своего кабинета готовился к весен­ним погружениям, хотя и не знал в точности, какой будет их программа: мне позвонили из министерства и сообщили только о том, что некто профессор Тадайоши Сасаки, находящийся в Европе с какой-то научной миссией, хочет осмотреть батискаф.

На платформах тулонского вокзала японцев довольно мало; поэтому, когда в назначенный день и час я поехал встречать своего гостя, мне нетрудно было отыскать его в толпе пасса­жиров. Сразу же отправились на военно-морскую базу. В то время я еще не догадывался о целях его визита. Разумеется, имя его мне было знакомо, и я знал, что он занимается иссле­дованиями в области физической океанографии, иначе говоря — гидрологии моря. В то время как термин «океанография» охва­тывает все научные исследования, относящиеся к морской среде, дну и его строению, гидрология ограничивается изуче­нием физических свойств морской среды; к этой же дисципли­не относятся проблемы приливо-отливных явлений. Я знал о погружениях на глубину 300 метров, совершенных профессо­ром Сасаки на борту «Куросио» — судна, предназначенного для научных наблюдений и сконструированного не без участия самого профессора.

Мой собеседник говорил по-английски с сильным японским акцентом. Я понимал его не без труда, подозреваю, что и ему со мной было не легче. Во всяком случае он сразу перешел к делу.

— Думаете ли вы, что французские организации, как науч­ные, так и военно-морские, отнесутся положительно к тому, чтобы батискаф совершил экспедицию к японским берегам я некоторые японские ученые могли бы совершить в нем не­сколько погружений?

Я немного растерялся, хотя давно уже мечтал о междуна­родном сотрудничестве и более широкой эксплуатации батиска­фа или даже нескольких батискафов. Я стал прикидывать в уме — какие могут быть возражения против франко-японского сотрудничества? С одной стороны, в высших сферах у нас всег­да считали, что батискаф должен заниматься исключительно научными проблемами. Так что в этом плане возражений не предвидится. С другой стороны, экспедиция в столь отдаленный район ставит ряд сложных проблем. В то время я уже обдумы­вал предложение профессора Переса отправиться в Португа­лию, но до осуществления этого проекта было еще далеко. А тут мне предлагают пройти морем 20 000 километров, чтобы совершить погружение буквально на противоположном конце земного шара! Кроме проблем чисто технического свойства, надо было подумать и о том, сумеем ли мы эффективно рабо­тать с людьми, стереотип жизни которых, что ни говори, силь­но отличается от нашего.