Двадцать лет в батискафе - [19]

Наука все еще не дала ответа на вопрос о назначении люминесцирующих органов некоторых обитателей больших глубин. На этот счет есть несколько гипотез. Одни считают, что свет служит средством обороны, как, например, у некоторых креве­ток, которые ослепляют своих врагов, создавая вокруг себя све­тящуюся завесу. В то же время свет может быть и наступатель­ным оружием, а также приманкой; например рыба, называе­мая «чудо Галатеи» (Galatheathauma axeli), имеет в глубине глотки светящуюся присоску, которая и привлекает неосторожных жертв. В своем труде «Жизнь в морских глубинах» профессор Рожэ Дажоз указывает между прочим, что «фотоблефарон имеет непрозрачный козырек, с помощью которого маскирует в случае надобности свой люминесцирующий орган».

Тот же автор считает, что у глубоководных животных люминесценция может выполнять и функцию полового сигнала. Подобно тому как птицы, живущие в джунглях, имеют исключительно яркое оперенье и наделены способностью издавать пронзительные крики, которые помогают им находить друг друга в глубине тропических лесов, морские животные — по крайней мере некоторые из них — испускают свет (это может быть и ровное свечение, и отдельные вспышки) с единственной целью отыскивать себе подобных на больших глубинах в период размножения.

Вопрос об устройстве глаза обитателей больших глубин тянет за собой и еще один вопрос, который не может не возник­нуть у наблюдателей, находящихся на борту батискафа. А что если существуют животные, которые, в силу особой чувстви­тельности сетчатки, избегают слишком сильного света наших прожекторов? Такое предположение кажется небезоснователь­ным. Впервые оно пришло мне в голову еще во время первых погружений в Средиземном море; и если оно справедливо, не­обходимо разработать методы наблюдения в темноте, чтобы не распугивать таких животных.

Ученые, приглашенные участвовать в первых погружениях «ФНРС-ІІІ» в Средиземном море, быстро поняли, какую боль­шую пользу можно извлечь из подобного аппарата, если обору­довать его надлежащим образом. Они не скупились на похвалы, но на меня сыпались и критические замечания. Надо, впрочем, признать, что в то время наше оборудование было чрезвычайно примитивным. Мы располагали двумя фотоаппаратами, предо­ставленными нам Национальным географическим обществом США; над их усовершенствованием неустанно трудился профессор Эджертон из Массачусетского технологического института в Бостоне. Имелись у нас и термометрические датчики, которые фактически являлись частью навигационного оборудования батискафа. Они позволяли нам сопоставлять температу­р бензина и морской воды, но для океанографических иссле­дований пользы от них было мало, так как они были недоста­точно точны.

В тот первый год эксплуатации батискафа сопровождавшие меня ученые были вынуждены ограничиться простыми визу­альными наблюдениями. Пристроившись возле иллюминатора, они, так сказать, привыкали к новому орудию своего труда. В общей сложности на протяжении второй половины 1954 года и всего 1955 года мы совершили около двадцати погружений.

Эти погружения осуществлялись в районе Тулона; глубины там не превышали 2000 метров, но рельеф дна был весьма раз­нообразным — равнины, плато, большие каньоны, изучением которых мы и занимались во время первых «преднаучных» раз­ведывательных экспедиций.

Наши работы были прерваны на несколько недель путешест­вием батискафа в Париж. Широкая публика тоже имеет свои права. К этому времени я уже наслушался упреков в бесполез­ной трате средств на батискаф. Ныне, когда я пишу эти строки, подобные упреки ретроградов достаются космонавтам. Одним словом, начальство решило выставить «ФНРС-ІІІ» в Морском салоне. Возможно, было бы удобнее поставить батискаф на якорь у плавучей пристани на Сене, но тогда посетители уви­дели бы только надстройки нашего глубоководного снаряда. И вот пришлось ему три недели провисеть в портале, специаль­но построенном близ Эйфелевой башни. При всей противоестест­венности такого положения — батискаф в воздухе! — публика извлекла, наверное, из него кое-какую пользу. Но зато для батискафа эта затея чуть не обернулась трагически. Мой ко­рабль, так лихо справлявшийся со всеми трудностями плавания в открытом море и на больших глубинах, едва не закончил свое существование на дне Сены. Баржу, которая должна была до­ставить его в Гавр, утяжелили мешками с песком, чтобы она осела глубже и могла пройти под мостами. Но из-за этого дополнительного груза она стала черпать воду. С каждым по­рывом ветра гребни волн перекатывались через борт, и песок жадно поглощал воду; баржа все чаще зарывалась носом. К счастью, шкипер сумел оценить обстановку и стал на якорь в бухточке между Руаном и Гавром, где и переждал волнение.

Я испытал большое облегчение, когда мой «ФНРС-III» воз­вратился в Тулон, к нормальной жизни и намеченной програм­ме работ. Программа эта не всегда была легкой. Чтобы каждое погружение прошло успешно, нужно было найти оптимальное сочетание трех факторов, которые обычно взаимоисключают друг друга: мне приходилось учитывать интересы ученых, интересы экипажа нашего буксира и при этом экономить время. Персонал мой теперь состоял из одного главстаршины — верного Роста, и трех старшин, вместо прежних двух. Всем известно,