Два семестра - [67]

Сильвия принялась за уборку комнаты. Девочка, обычно помогавшая ей, не двинулась с места. На коленях у нее лежала булка, обкусанная по краям, точно мышь грызла, — так и не удалось отучить ее от этого.

—      Ты опять булку кругом обкусала, Вика. Что за гадость!

—      Совсем не гадость, мама позволяет. А потом можно сухарики сделать... Тетя Сильвия, вы леденцов не хотите? — Вика, положив булку в чемодан, достала оттуда бумажку с липкими леденцами. — Это я Олимпию купила, он утром на кухне у Шмидтов упал и бровь расшиб, а потом сел на пельмени, они были полотенцем покрыты, он не заметил...

«Надо было сказать Алексею, чтобы не приходил сегодня, — думала Сильвия с леденцом во рту. — Нина Васильевна начнет строить догадки. А впрочем, пусть...»

—      Мама ему обещала вязаные штаны привезти, но, я думаю, забудет, — сказала Вика и поправила перед зеркалом узел шарфа.

—      Почему же забудет... — рассеянно возразила Сильвия, стирая пыль с радиоприемника.

—      Разве у нее одно дело — вязаные штаны покупать. Во-первых, она научную работу делает... Хотите еще леденца?

В это время раздался звонок. Вика кинулась в переднюю, леденцы посыпались на пол. Сильвия не успела спрятать пыльную тряпку, как девочка уже втащила за руку Нину Васильевну.

—      Пойдем за Олимпием! Попрощайся, мама, с тетей Сильвией, и пойдем! — радостно твердила Вика, хватая свой чемодан.

—      Погоди, погоди, — остановила ее мать, — успеем еще к Олимпию. Тетя Сильвия сначала расскажет, какие новости на кафедре... Вы знаете, так и не удалось мне найти квартиру. А жить с собаками и кошками я не согласилась, особенно имея в виду низменные наклонности их хозяина...

Вика, сдвинув брови, выслушала это и убежала:

—      Мама, я иду попрощаться с бабушкой, я там спала!..

—      Нина Васильевна, хорошо ли, что вы посвящаете Вику во все ваши дела? — осторожно спросила Сильвия, когда гостья сняла пальто.

—      О! Мы с Викторией друзья, она все понимает, решительно все!

—      Но... она слишком много огорчается, ей рано делить с вами заботы. Посмотрите, какие черточки у нее возле рта.

Нина Васильевна засмеялась.

—      Ну что вы! Это совсем не плохо, если дети узнают жизнь со всех сторон. По крайней мере разочарований будет меньше... Рассказывайте, как там у нас. Писала я и Астарову и Алексею Павловичу, но ответа не получила. Очевидно, все благополучно. Как практика у пятикурсников? Много было возни?.. Большое вам спасибо!

Вика вернулась. Пока разговаривали и пили кофе, она несколько раз напоминала матери об Олимпии, но та только ласково кивала ей и продолжала говорить о низменных страстях, которыми одержим таллинский инвалид, о том, как она соскучилась без лекций и студентов, о том, как трудно жить молодой женщине, если она одинока.

—      Вам, Сильвия Александровна, я думаю, не так трудно, у вас северный темперамент. Иначе вы бы давно в кого-нибудь влюбились, хотя бы в Гатеева. Неужели он вам не нравится?

—      Нет, отчего же... — пробормотала Сильвия.

—      Прелестный человек, прелестный. Некрасив, но какое обаяние! Кстати, как он поживает? Он часто приходит к вам?

—      Работы много... — неопределенно ответила Сильвия.

—      Да вот подите же, какие странности бывают. Если сравнить его, например, с Астаровым, так ведь тот просто красавец — гладкий, холеный, а наш Алексей Павлович словно обгорелый какой-то. — Она засмеялась. — Как у Блока — опаленный. Может быть, это и привлекает... В тот вечер, когда я уезжала и мы ушли от вас вместе, он совсем вскружил мне голову. Но вдруг ни с того ни с сего вспомнил, что ему нужно отправить телеграмму, посадил меня в такси, а сам убежал. Иначе не знаю, что и было бы. У меня осталось впечатление, что он боялся и за себя и за меня!.. Тем лучше: такие внезапные романы не имеют будущего. Не так ли? Он сейчас одинок, скучает, и это, конечно, почва. Но очень ненадежная! Как вы думаете?

—      Д-да... — сказала Сильвия. — Вы, значит, с Таллином покончили?

—      Начисто! Только бы здесь снова не начали клеветать, дали бы работать. Эльснер, кажется, угомонился, им с Тамарой Леонидовной теперь не до меня... Я предложу ему развестись официально, хочу быть свободной. К чему мне это двусмысленное положение, оно только отпугивает порядочных людей. Не так ли?

—      Да, — с тоской согласилась опять Сильвия.

Наконец мать велела Вике одеваться, и обе ушли.

Сильвия убрала посуду со стола, переменила скатерть. В соседней комнате, тяжело ступая, ходила соседка, передвигала то стул, то кресло. Вероятно, жалеет, что Вика не будет больше спать в кровати внучки...

В голове вертелись всякие несообразные мысли. О чем ей напоминает почти каждая встреча с Ниной Васильевной? И теперь, и раньше... О чем-то очень досадном — как будто кто-то показывает ей, Сильвии, неприглядность женской натуры и издевается: а ты, а ты какая?..

Алексей Павлович застал ее в грустном настроении, удивился, но, вместо того чтобы спросить, в чем дело, сказал:

—      Не надо грустить, дорогая.

Потом он нежно поцеловал ее и повторил:

—      Не надо, не надо...

Она жалобно посмотрела ему в глаза. Он чуть-чуть пожал плечами, очевидно, не понимая, как может женщина грустить, когда он ее целует.