Два семестра - [100]

И, пыжась, оно стает на карачки...

—      Что за свинство!.. — возмутилась Фаина.

—      Ну, как угодно. Ваш шут умолкает. Пусть в вашем воспоминании об этих странных днях останется и моя маскарадная харя...

42

Сильвия сидела в парке. Вечер был прохладный, тихий. Солнце еще не зашло, мелкие серые тучки сбегались к нему греться. Пахло покосом, как в деревне; недавно скосили траву между кустами, и она лежала острыми рядками, нежно-зеленая с увядшими желтыми одуванчиками. Было чудесно сидеть здесь и подсчитывать, сколько дней осталось до старости. Говорят, в старости приходит успокоение. Пока прожито только три дня, они были мелкие, серые, но скоро она поедет к морю, и дни посветлеют под теплым солнцем.

На соседней скамье сидит молоденькая, кудрявая, с задорным носиком, держит ребенка. Сама в линялом платьишке, ребенок закутан в бабушкин платок. Лицо осунувшееся, бледное... Не отрываясь, смотрит на ребенка — все в нем, все в него ушло — смех, задор, беззаботность... Алексей Павлович любит детей, Вику закормил было конфетами.

Он тоже скоро уедет. Сейчас еще не все равно, куда, но когда-нибудь станет все равно. А пока нужно терпеть запах сена, едва слышную зовущую музыку, срезанные одуванчики. То есть, почему же терпеть? Ведь здесь так хорошо.

Справа, по боковой аллее идет Давид Маркович. Его можно окликнуть, но не стоит. О чем с ним говорить?.. Но вот он сам оглянулся и увидел ее.

—      Тем лучше, — сказал Давид Маркович, не здороваясь, и сел рядом.

—      Что, собственно, лучше? — спросила Сильвия, повернувшись к нему. Сегодня он без блеска — припорошило...

Закурил, конечно, но это ничего, пусть заглушит томные запахи.

—      Сильвия Александровна, поговорим серьезно.

Сильвия взглянула опасливо. Он начал не сразу, выкурил полпапиросы.

—      Я хочу внести в наши отношения простоту, — сказал он наконец, гася папиросу. — Нет, нет, вы не беспокойтесь! О Гатееве я оставлю свое мнение при себе...

—      Давид Маркович, — перебила его Сильвия, волнуясь, — лучше потом, позже когда-нибудь...

—      Нет, сейчас. Я вижу, вы стали избегать меня. Вот уже три дня вы, невежливо даже, уходите, чуть не прячетесь. Этого не нужно. Для меня это слишком тяжело, тяжелее всего другого... Почему вы боитесь моего чувства? Извините меня, это глупо. Неужели вы думаете, что я способен предложить вам руку и сердце? Уж поверьте мне — для меня так же невозможно поцеловать вас, как невозможно вас задушить, хотя и то, и другое — самые мои... гм... заветные желания. Я бы не женился на вас, даже если бы вы меня просили об этом... Я лучше на Мусе женюсь, ей-богу!..

От неожиданности Сильвия засмеялась, хотя ей было далеко не весело.

—      Именно, именно! — подтвердил Давид Маркович. — Какой тут смех? У нас с ней шансы равны: я ее не люблю, она меня не любит, но мы, как говаривалось в старину, друг другу не противны... и вполне могли бы образовать содружество для удовлетворения физических и духовных потребностей, а также для продолжения рода… Хотя не знаю... Она такая добродетельная — она, может быть, будет размножаться почкованием...

—      Давид Маркович, пощадите!.. — взмолилась Сильвия с досадой и со смехом.

—      А я уже молчу. — Он поднялся. — Пойдемте, вам холодно, дрожите... В общих чертах это все, что я хотел сказать вам, и, пожалуйста, обращайтесь со мной попросту. Могу я требовать от вас простого обращения? Могу!.. Пойдемте!

Спускаясь с горки по главной аллее, Давид Маркович подчеркнуто деловым тоном спрашивал у Сильвии, как ему экзаменовать ее студентов. Сильвия объясняла так же деловито, и вдруг вспомнила:

—      Там есть такая Вельда Саар... Вы ей задайте дополнительный вопрос, если она будет путаться. Она все-таки кое-что знает.

—      Вот как! Любимчики? Либерализм?

—      Она противная, Давид Маркович, и несчастная. Останется без стипендии и будет плакать в подвале...

—      Эва!

—      Ну да, вы на экзаменах несправедливый. Ксения Далматова у вас на совести...

—      Это нам хуш бы что!..

—      И поэта чуть не срезали, Роланда Баха.

—      Я не резал, он сам напоролся на нож, как царевич Дмитрий... Добро, ничего с вашими любимчиками не сделается, уезжайте поскорее. Напишите мне открытку с дороги, потом на месте сообщите точный адрес. Я вам тоже открытку пошлю. Люди должны быть вежливыми и общительными...

Он довел Сильвию до дому, балагуря, как всегда, как раньше. Но когда Сильвия открыла уже дверь, сказал:

—      А все потому, что она умерла рано. Была бы она теперь полуседая, как я, поблекшая, но своя, кровная, и я жалел бы ее... Ничего, ничего, не надо так смотреть... До свиданья! Чебрец-корень, терт мелко, грежение ночное отводит... Позвоните, я вас на вокзал отвезу!..

Ушел Давид Маркович.

Дома ее ждало письмо. Сильвия осторожно отрезала ножницами край конверта, стараясь не задеть письма. Оно будет долгие годы лежать вместе с конвертом, пока не пожелтеет, не истлеет бумага.

Один лист, несколько строчек.

«Сильвия! Мне жаль, что у нас нет ребенка. Мы

не расстались бы, и это было бы самое верное.

Бывает трудно покончить с прошлым, но покончить