Два рассказа - [3]
— Из Одессы привезли, — похвалился старик и снова налил. — Племянницы моей сын. Немецкую войну не помнит, он же кацап, на ихних новых войнах стрелял. В Афгане. Одно только, что и там банды были — как у нас. Пришли ночью, выманили из дома, бах, бах. Война была, человеческой жизни грош цена. Кто знает, чего они хотели. Денег, сала. Бабах — и нет человека. Я еще пацаном был.
Это тогда в первый раз прозвучало: Одесса. Не надо было ему тогда пить. Год с лишним был сухим алкоголиком[4]. Но не удержался, выпил. Вот и получай теперь. Ночью шел из парка Леси Украинки на Кавалерийскую площадь[5], потом вниз по улице без названия с церквями: Александра Невского, Свято-Троицкой и недостроенной Святой Параскевы. Свернул в сторону, потому что увидел человека в автомобиле, хотел спросить, как спуститься со скалистого обрыва на пляж. Он спал в раздевалках на пляже. Человек уехал, а Арнольд упал и лежит. Надо думать, ничего не сломал. Этого еще не хватало. Подтянул кверху штанину, пощупал кости, колено. Всюду больно. А в голове туман. Странный какой-то вкус во рту после удара об ставню.
Механик из Мельника говорил и пил, Арнольд тоже немного выпил. Слушал. Хозяин предложил поглядеть на лодки. Собирается сдавать напрокат.
— Да кто же их здесь будет брать? И зачем?
— Агротуризм. К соседям приезжают. Из Седльце, из Люблина, с удочками. Или так, как вы.
— А я сам не знаю, зачем приехал, — признался Арнольд. — Знакомые собрались, было свободное место в машине. Вот так.
— Значит, судьба.
Арнольд перехватил печальный взгляд старика. Подумал, что встретил хорошего человека. А может, просто несчастливого. По травянистому склону спустились к сараю с лодками.
— Погоди-ка, друг. Присядем.
Арнольд сел с ним рядом на лавочку из белых березовых жердочек, такие он видел на кладбищах, чтобы людям было на чем посидеть у могилки.
— Вы тут один живете? — спросил.
— Один. Жена давно на погосте, дети в городе.
— Как у меня, — кивнул Арнольд. — Только вот сынулю пришлось отдать. А вы все чего-то строите, хоть и один. Кому это нужно?
Старик усмехнулся.
— То-то и оно. Нужно. Еще как. Еще как нужно. Главное, мне, мне самому. Знак, что я могу тут жить, вообще могу жить.
— Глянь-ка! — он показал рукой в сторону городишка. — Я когда вернулся, папане нашему надгробье сделал на трех языках — тремя алфавитами. Одни говорили, убит за то, что торговал с немцами. Другие — потому что прятал евреев. Третьи — за то, что был проводником у русских парашютистов в Сарновском лесу. Ничего этого я писать не стал, написал только: Ян Вехта, бедный человек. Кириллицей, по-нашему и на древнееврейском. Говорят, потому папаню убили, что не было у него тех денег, на какие рассчитывали. А может, отомстить за что-то хотели, поди знай, вон сколько лет прошло.
Арнольд заколебался, встал. Надо идти, искать своих знакомых. Это однозначно. Время поджимает. Но не уходил, чувствовал, что должен рассказать свою жизнь. Всю ее должен открыть взгляду этих чужих, серых, не очень-то веселых глаз. Ясь у старухи Галушковой, потому что его, Арнольда, лишили родительских прав, а она по закону — приемная семья. Двоюродная бабушка. Забрали сынулю, потому что Арнольд пил и вылетал с работы. А пил с тех пор, как умерла Мася. Рак. Долгая смерть. Не справился он с этой смертью. Когда еще так не квасил, когда еще Мася была жива, работал в фирме, возил стройматериалы. За езду в нетрезвом виде отобрали права. Потом кладовщиком был, ночным сторожем в той же фирме. Решил забрать Яся у тещиной сестры, пошел лечиться, отучаться от зависимости, к «Анонимным». Собирался выдержать. Больше года был сухой. Год и четыре месяца.
Старик загляделся на медленно плывущий Буг; вполне мог бы сейчас послушать, но Арнольду стыдно было говорить, и он молчал.
— Про папаню нашего я вам уже рассказывал? — спросил старик.
— Что-то мельком.
— А нечего рассказывать, — быстро проговорил тот. Буг плыл, поблескивая на быстринах, течением качало камыши. — Нечего. Страшные вещи творились в войну, вас еще на свете не было. Если отца хотели наказать, если это было наказание, значит, и вина должна была быть — а сколько этой вины? Кто скажет сколько? А может, это был обыкновенный разбой — тогда нисколько. Но виноватые все равно были — коли кривда есть, стало быть, есть и вина. А были кривды, были, даже вы наверняка знаете…
— Я не об этом хотел, — перебил его Арнольд Ситаш. — Я жизнь рассказать хотел. Как она пустой становилась.
— Ох, милок, — вздохнул старик. — Ох ты, голубчик. Пошли в дом, я чай поставлю.
В доме неряха-механик достал из ящика кухонного стола обрывок газеты, на котором был нацарапан адрес.
— Гляди. Это адрес Бориса, который перцовку из Одессы привез. Возьми, спрячь. Бери, бери, может, пригодится. Я-то ведь в Одессу не соберусь.
Так был вынесен приговор.
Ребята из общества анонимных алкоголиков уговорили поучаствовать в телевикторине. Ну и он читал, готовился к разным подвохам, прошел отборочный тур, попал на прямую трансляцию. Арнольд Анонимный Алкоголик. Так он представлялся, возможно, это ему и помогло — вон сколько в Польше алкашей, которые должны лечиться. Если такой вот Арнольд в финале занимает первое место, для киряльщиков это стимул. Анонимный — самый лучший, всех обошел, надо же! Алкоголик, а знал, кто такая Евриклея
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.
Три смелые девушки из разных слоев общества мечтают найти свой путь в жизни. И этот поиск приводит каждую к борьбе за женские права. Ивлин семнадцать, она мечтает об Оксфорде. Отец может оплатить ее обучение, но уже уготовил другое будущее для дочери: она должна учиться не латыни, а домашнему хозяйству и выйти замуж. Мэй пятнадцать, она поддерживает суфражисток, но не их методы борьбы. И не понимает, почему другие не принимают ее точку зрения, ведь насилие — это ужасно. А когда она встречает Нелл, то видит в ней родственную душу.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Возможности» (Пьеса в десяти сценах) английского драматурга Говарда Баркера (1946) в переводе Александра Сергиевского. Вот что, среди прочего, пишет переводчик во вступлении, объясняя, что такое «пьесы катастроф» (определение, данное этим пьесам британской критикой): «…насилие, разочарованность и опустошенность, исчерпанность привычных форм социально-культурного бытия — вот только несколько тем и мотивов в драмах и комедиях Баркера».
Французский поэт, прозаик, историк культуры и эссеист Ив Бонфуа (1923) в двух эссе о Шекспире предлагает свое понимание философского смысла «Гамлета», «Короля Лира» и «Макбета». Перевод Марка Гринберга.
В рубрике «Литературное наследие» — восторженная статья совсем молодого Поля Верлена (1844–1896) «Шарль Бодлер» в переводе с французского Елизаветы Аль-Фарадж.
И еще одна документальная проза: если дневники Ф. Кельнера дают представление о сумасшествии, постигшем нацистскую Германию, то Лена Син-Лин (1937) описывает безумие на другом конце света: годы «культурной революции» в коммунистическом Китае. «ИЛ» печатает главы из книги ее мемуаров «Белое внутри черного, черное внутри белого».