Два рассказа - [2]

— Я только посмотреть хотел. На деревянный дом, — выкрутился Арнольд. В этой большой деревне, которая когда-то была одним из важнейших городов Великого княжества Литовского, в Мельнике-над-Бугом, он видел много старых деревянных домов, купленных горожанами, и много симпатичных домиков поновее, служивших приезжим летними дачами. Арнольд туда приехал на два дня с дружками из «Анонимных алкоголиков», и место ему понравилось. Они ходили, осматривали. Пока еще вместе.

Тот, за калиткой:

— Заходи, посмотришь. Давай, заходи, выпьем.

Нельзя было поддаваться. Старик в потрепанной рабочей одежде был отсюда, здешний. Толстый, плечистый, с ежиком седоватых волос. Местный — его мягкий выговор это подтверждал. Заходи. Из-за деревянной калитки: заходи, выпьем.

Как будто Арнольд был долгожданным посланцем. Заходи — ввел в свои владения. Арнольд вошел в калитку, поддерживая разговор ни о чем со стариком в замызганных рабочих портках с незастегнутой ширинкой. Вот, наверно, когда, сам еще того не зная, он покинул Мельник-над-Бугом, приятелей, Польшу. Уже тогда, в августе, жарким августовским днем, в его расписание судьбой была внесена Одесса. Он вошел в калитку, разговаривал, слушал и, незаметно для себя, превращался из слушателя в посланца, скитальца, странствующего рыцаря, заблудшую душу.

Тот дом не деревянный был. Каменный, но обросший деревянными пристройками с просевшими рубероидными крышами. Стоял посреди двора. Двор, превращаясь в луг, полого спускался к реке. Внизу то ли сарай, то ли гараж — новый, очень приличный.

Старик провел Арнольда через грязную кухню, заставленную тарелками с присохшими остатками пищи. «Черноморец? — бормотал себе под нос. — Знаю, скорый Киев — Одесса. Черноморец, название такое».

Арнольд был уверен, что сам он ни о каком Черноморце тогда даже не упоминал. Но слово запомнил. Там, в Мельнике-над-Бугом, он еще думать не думал об Одессе, пляже «Ланжерон», Аркадии, Малом Фонтане, Отраде, обо всех выметенных ветром октябрьских пляжах. Потом, в Одессе, ему на этих пляжах встречались только собиратели бутылок. Потом.

Он вошел во двор, зеленым травянистым склоном спускающийся к займищам на берегу Буга. Со двора в дом — по ступенькам в захламленные темноватые сенцы. Спотыкался о какие-то гремящие под ногой железные листы, прутья, мотки проволоки. Дальше был неосвещенный коридорчик, где пахло кислой капустой и кошками. Куда мы идем, хотел он спросить, но уже не было смысла. Потому что грязный щекастый старик привел его в неожиданно просторную мастерскую. Затянутые паутиной окна, голые лампочки на обросших пылью проводах. Под ногами кабели и рубильники, железные бруски, цепи. Здесь хозяин всю жизнь чинил всякую всячину: велосипеды, часы, сеялки. Долгая, видать, была эта жизнь: на усыпанных железными стружками, опилками либо измазанных солидолом столах громоздились горы инструментов, токарные станки, дрели, клещи, отвертки. Новые и заржавелые, некоторые такие старомодные, что в памяти всплыли иллюстрации вековой давности из немецкой технической энциклопедии с готическим шрифтом.

— Я не требую, чтобы мне платили. Сделаю и отдам. Но если кто не заплатит или пожадничает — конец. Может больше ко мне не приходить. Работу-то я возьму, грубить не стану. А потом не найду времени. На хамов горбатиться у меня времени нет. И без них работы хватает. Ко мне весь Мельник ходит. Из-за Буга, из Серпелице, приезжают, у них там такие колодцы — глубинные насосы забивает илом.

Под потолком в мастерской висели все поколения велосипедов последнего столетия — от велосипедов Карвацкого с деревянными ободьями, гэдээровских «диамантов» и русских «украин» до самых новых, с двухподвесом, с телескопическими амортизационными вилками. Эти новые тоже ломаются.

Открытые банки с солидолом, токарные и фрезерные станки, обросшие кудрявыми стальными и латунными стружками, деревянные ящики с гайками, шурупами, шайбами, неизвестными запчастями к неизвестным механизмам. Бездействующие кухонные комбайны, машины для нарезки мясных продуктов, выпотрошенные роторы. Толстяк вытер руки грязной тряпкой, высморкался в раковину и открыл дверь на веранду, где сквозь кружево деревянной резьбы просвечивало сентябрьское солнце. Августовские помидоры, домашняя колбаса, горчица, нарезанный толстыми ломтями ситный, в голубой миске остатки салата из помидоров и огурцов, сало и нож на разделочной доске, початая бутылка перцовки. Неловко было отказываться, хотя приятели наверняка уже покончили с покупками «У Ягуси».

Механик наполнил стопки. Украинская перцовка с ароматом смородины. «Остатки — свиньям», — заявил старик. Для Арнольда открыл новую, «Петровскую». Выпили, закусили салом, хозяин сказал, что от выкормленного дома подсвинка. Он все рассказал. Всю свою жизнь. Рассказал, что отца его убили бандиты, «обыкновенные бандиты». И как служил в армии — в Варшаве, где-то на Мокотове… он рассказывал, а Арнольд думал, что перед ним, вся целиком, раскрывается чужая жизнь или, может быть, придуманный специально для рассказа вариант… Старик гордился, что закончил унтер-офицерское училище, — так гордятся полученной на олимпиаде золотой медалью. Или победой в телевикторине. Перед Арнольдом открывалась пропасть глубиною в восемьдесят лет — а на вид старику больше шестидесяти с небольшим не дашь. Водка, наверно, привезена из России, а может, из Украины. Скорее всего, из Одессы — такова логика рассказа. Кто привез?