Два провозвестника - [6]

* * *

России суждено многократно начинать с нуля. Однако, чтобы начать с нуля, все равно надо заявить себя чьим-нибудь последователем (не так важно - чьим). Как никто другой подходил для нигилиста Ленина Карл Маркс. С приходом Ленина к власти ему пригодился Герберт Уэллс: фантаст, а на Западе к нему прислушивались больше, чем к реалистам. И Ленин вещал:

"Государство есть продукт непримиримости классовых противоречий..." ("Государство и революция");

"Советская власть есть путь к социализму, найденный массами трудящихся и потому - верный, и потому - непобедимый";

"Советы рабочих депутатов - есть единственно возможная форма революционного правительства".

Ленин точно знал, что есть что.

Мережковский и Достоевский тоже прочили Западу пролетарскую революцию и диктатуру пролетариата. Диктатуру, раз и навсегда чуждую крестьянской России. Но то была не более чем теория, пока Ленин не учинил в России реальную диктатуру (как он утверждал - пролетариата). Учинив, подогнал под мероприятие Россию крестьянскую.

Ленин был гениальным мастером объяснять, что есть что сегодня, что есть то, что создается им самим (им неизменно создается счастье народа). Объяснять настолько убедительно, что созданное по Ленину государство просуществовало еще чуть ли не семьдесят лет после его смерти. И не только просуществовало, но и вовлекло в свои идеи около трети человечества больше, чем любая из религий.

* * *

Наша изощренно-цивилизованная мысль грозится кончить самоубийством, если не найдет необходимых ей доказательств своего величия. Но это фарисейство, она давно знает, что таких доказательств у нее нет и никогда не будет, так же как нет у нее доказательств того, что человек необходимая часть природы. Мысль не вспомнит своего происхождения, потому что всякое происхождение есть тайна изначальная. Никто из нас не помнит, как он родился на этот свет, никто не помнит своего младенчества, по крайней мере до двух-трехлетнего возраста. Дети в доказательствах своего происхождения ничуть не нуждаются.

Уж не потому ли глаза у детей бывают умнее, чем у взрослых?

Ленину детей Бог не дал...

* * *

Вопреки самой природе мысли не было, кажется, случая, чтобы Ленин когда-либо не доказал того, что он захотел доказать. Принятая для этого процессуальная метода: 1) он изолировал предмет доказательств от всей остальной действительности, от фактов и связей, которые могли бы его затруднить. Таким образом, предмет уже был обречен на то истолкование, которое определил ему Ленин; 2) процессу истолкования придается такая энергия, такая прямолинейность, что процесс этот начинает доминировать над конечным выводом, вывод теряет свой главенствующий смысл. Был ли это расстрельный протокол, или объявление войны Польше, или тезис о том, что коммунизм - это советская власть плюс электрификация всей страны, или опровержение философии Канта, поскольку Кант не был ни коммунистом, ни даже материалистом, значения не имело; 3) людям надо обещать счастье.

Такого рода обещания - великий блуд, ни религия, ни искусство, ни серьезная наука не рискуют этим блудом скомпрометировать себя, но для политики это лакомый кусок. Пусть это и примитивно рядом с сомнениями, свойственными мысли человека.

Другое дело, что всему, и сомнению тоже, есть предел и мера, Достоевский этого предела достиг. Попытки перешагнуть его отдают то ли бахвальством, то ли сумасшествием.

* * *

Религия задолго до становления науки усвоила Целое, от которого она шла к частностям - к человеку, к живому существу, к любому предмету. Шла как к части Целого.

Потому-то без религий народы и не обходились - им нужна была мысль о мире в целом. Наука опоздала, когда она явилась. Целое уже принадлежало религии, а науке достались частности - отдельные предметы, отдельные отрасли знания, отдельные явления и процессы. Что же касается Целого, оно остается неподвластным науке. Неподвластным, но желанным. Насколько обоснована претензия? Наука воспринимает Целое как сумму - сумму бесконечно малых, сумму как равнодействующую, сумму как конечный итог и даже как итог бесконечный. Что бы представляла собой наука без понятия суммы? Ее попросту не было бы. Сумма для науки - это прагматическая имитация Целого, но имитация эта не дает представления о будущем, поскольку будущее нельзя сконструировать без участия Целого, разве только по Ленину. Это было соблазнительно, и ленинизму присвоено было прилагательное "научный".

* * *

Ближайшее к человеку Целое, зримое, слышимое, осязаемое, обоняемое и осмысливаемое, - это природа, но природоведение в XIX веке тоже оказалось расчлененным на необозримое число научных отраслей, возможность объединения которых становится все менее вероятной.

Да, были случаи, когда наука охватывала если уж не природу в целом, так важнейшие процессы, в ней происходящие, был Ньютон, был Дарвин, был Вернадский, но не дальше этого. А "дальше"-то и есть истинный смысл.

* * *

В разночтение мира религией и наукой вклинивается искусство. Оно отображает качества частности, но одновременно ищет связи между этой частностью и Целым.

Бог как Целое для Достоевского есть - независимо от того, есть Он или Его нет. При этом он готов и на парадокс: "Если Бога нет, то какой же я после того капитан?" - спрашивает Лебядкин в "Бесах".