Два побега - [2]

Когда мы в дискуссиях говорили рабочим эсерам, что социальная революция и их партия несовместимы, что эта партия имеет законченную разработанную программу, в которой русская революция определяется, как революция буржуазная, и что с идеей социальной революции партия эсеров сейчас борется, называя анархистов утопистами, то в ответ на эти доводы рабочие эсеры нам говорили, что программа — вздор, что все дело в массах, а партийная рабочая масса в большинстве своем понимает революцию, как социальную, и во время революции эта масса будет творить социальный переворот и заставит принять в нем участие все партийное руководство во главе с ЦК партии.

Подобными настроениями жили многие рабочие в партии эсеров. В те годы они были характерны для этой партии. Недаром в начале революции целые эсеровские организации из рабочих объявляли себя анархическими, лишь только знакомились с идеологией анархизма и его тактикой (Екатеринослав). И не даром из этой партии выделился союз максималистов, ставший на платформу социальной революции в России.

Из числа таких рабочих эсеров был и Василий Бабешко. До этого он прошел уже богатую революционную школу: участвовал в ряде забастовок, в том числе и в знаменитой забастовке в 1903 году, был активным деятелем в декабрьском вооруженном восстании рабочих в г. Александровске, откуда после подавления восстания бежал, скрывался долгое время и лишь недавно устроился на заводе Шодуара. Там я и встретился с ним впервые. Оба мы работали в одном и том же механическом цехе, ежедневно встречались и, хотя находились в разных политических партиях, быстро сближались. Бабешко был много старше меня, — ему было 28 лет, а мне — только 19, — разница в таком возрасте значительная. Я искренно удивлялся тому, что он такой революционный и так антибуржуазно настроенный, продолжает оставаться в рядах партии эсеров, а не переходит к анархистам. Он возражал, говоря, что я плохо понимаю эсеровскую идею, ссылался на Лаврова, приводил в доказательство его знаменитую брошюру «Кому принадлежит будущее», и утверждал, что между анархизмом и эсеровщиной разница небольшая. Мы спорили. Он более продолжительное, нежели я, время находился в революционном движении (с 1894 года), имел больше опыта, но на моей стороне находилась сила новой великой пролетарской идеи, которая ярко освещала настоящее и будущее порабощенного труда и безжалостно жгла ложь и лицемерие буржуазии и ее пособников из социалистического лагеря. От на редкость честного и вдумчивого Бабешки не могла ускользнуть правдивость и мощь этой идеи. Он стал признавать анархизм по всем пунктам, но с эсерами еще не порывал. Мне тогда подвернулся очень удачный аргумент. Я указал ему, что партия эсеров в своей практике совсем не имеет актов экономического и антибуржуазного террора, а это следует рассматривать, как решающее доказательство того, что она является партией буржуазной революции, в противном случае она непременно ввела бы в свою тактику и антибуржуазный и экономический террор. Но Бабешко не нуждался в доказательствах более. Он давно уже сталкивался с узко буржуазной, хотя и революционной тактикой партии. Анархизм раскрывал перед ним горизонты новой борьбы, и он с каждым днем уходил от эсерства все далее и далее. В конце 1906 года он был уже законченным анархистом-коммунистом.

1906 год был временем свирепой расправы царского самодержавия с революционным рабочим классом. Одураченные в октябре 1905 года царским манифестом, рабочие сложили свое оружие, прекратив всероссийскую железно-дорожную забастовку без каких бы то ни было реальных гарантий. Психологически разоруженные, а потому и разрозненные, они в декабре месяце того же года, при попытке вооруженных восстаний, были легко разбиты оправившимся самодержавием. Последнее успело стянуть верные войска в наиболее опасные районы и охватить мертвой петлей бунтующий рабочий класс. Военно-полевые суды работали во всю. В нашем Екатеринославе они особенно усердствовали. Не было дня, чтобы по их приговору не казнили группу рабочих в три, пять или десять человек. Казнили преимущественно анархистов. И надо отдать последним должное, — они не оставались у правительства в долгу. Не было также дня, чтобы от их руки не падал тот или иной агент правительства. В Кайдаках, на Чечеловке и особенно у нас на Амуре полиция была буквально разгромлена оружием анархистов. На Амуре полиция менялась неоднократно, но всякий раз, когда на место убитых околодочных и городовых из Екатеринослава присылали новых — последние на второй или третий день оказывались уже убитыми. Был момент, когда полицейские отказывались идти служить на Амур. Июль, август и сентябрь месяцы революционный Амур жил совсем без властей. На полотне железной дороги близ Днепра каждый вечер собирались рабочие массовки, где свободно лилось революционное слово анархистов и других партий. Это был поистине редкостный период безвластия, период полной свободы, о котором многие и многие амурские рабочие не без волнения вспоминают и по сей день.

Но в сентябре — октябре на Амур было поведено усиленное наступление властей. Был поставлен отряд стражников в 100 человек и введен сильный наряд полиции. Губернские власти отдали приказ — «вывести анархистов на Амуре». Начались сплошные облавы, аресты и убийства среди дня мало-мальски подозрительных рабочих. Многие анархисты были схвачены или убиты при отстреле. В это время был убит замечательный наш товарищ — Фишель Штейнберг (Самуил), 13-ти летний белостоцкий рабочий, который за несколько дней перед этим выступал на рабочих массовках, гипнотизируя массу своей искренней и необыкновенно проникновенной речью. А еще раньше этого был убит (застрелился при облаве) Павел Гольман, на похороны которого собрался весь рабочий Екатеринослав.