Два пера горной индейки - [44]

Григорий Петрович несколько раз и раньше пытался перейти со мной на «ты», но у меня это почти никогда не получается с малознакомыми людьми.

— Ездят, как вы или я, собирают. Обмениваются, покупают.

— Сколько стоит такая Троица, что у меня? Храмовая, большая.

— Понятия не имею... Никогда не покупал.

Григорий, кажется, мне не верил.

— Где же ты взял свои иконы, если не покупал? У тебя же есть иконы.

— Собирал. Отдавали в подарок, в брошенных домах находил. В Тотьме одна совершенно незнакомая женщина подарила мне роскошного Николу XVI века. Я его реставрировал. Лучшая моя вещь.

Григорий стал расспрашивать меня о реставрации, и я рассказывал ему все, что знаю об этом. Жена его так и не вышла к нам и, когда он стелил мне на диване, что-то резко крикнула из коридора. Адаров вышел, прикрыл дверь, и в голосе его зазвучали уговаривающие, успокаивающие интонации. А когда они вместе стали переносить в маленькую комнату детскую кроватку, я пожалел, что не остался ночевать в палатке на берегу реки.

Перед сном я попросил Григория Петровича еще раз показать мне пелену, но он помялся и сказал:

— Давай завтра, а то рано вставать, да и вообще...

Что он имел в виду этим «вообще», я не понял. Но настаивать не стал.

Спал я неспокойно. Пелена «Богоматерь Владимирская» стояла передо мною и не давала уснуть. Чего греха таить, я думал о том, что Адаров владеет ею по недоразумению, что было бы куда лучше, справедливо, если бы такая вещь висела у меня в Ленинграде. Я мысленно перевешивал картины деда, витрины с финифтью и мелкой пластикой, чтобы найти место для «Богоматери Владимирской». И она сделалась центром композиции в большой комнате с высоким (четыре с половиной метра) потолком.

Казалось, не успел я заснуть, как Григорий Петрович разбудил меня. Он очень торопился, мы едва успели обменяться адресами и направились почти бегом к гаражу. При выходе из парадного Адаров опять тревожно оглянулся по сторонам и тогда уже пропустил меня на улицу. Пелены я так больше и не увидел.

4

Вечером того же дня я был в Сольвычегодске. Переночевал в общем номере маленькой деревянной гостиницы, а наутро стоял перед Благовещенским собором, который видел до этого лишь издалека, с другой стороны реки Вычегды. Вблизи собор оказался величественным сооружением из белого камня, храмом-крепостью. Высокие алтарные апсиды выглядели как крепостные укрепления, мощные лопатки-контрфорсы[9] словно символизируют неприступность, узкие щелевые окна — те же бойницы. Крепость, вросшая в землю навечно и непоколебимо. А за собором — река. Широкая, с чуть видимым противоположным берегом. Водный простор еще больше подчеркивает впечатление мощи крепости.

Мне известно, что у деда была такая картина: церкви Сольвычегодска, а за ними река. Называется она «Соляной городок». Но где находится эта картина, до сих пор неизвестно. «Соляной городок» несколько раз упоминается в письмах деда, он называл эту картину удачей и говорил, что она есть лучшее из того, что удалось написать на Севере. Искусствоведы ее долго искали, но так и не нашли. Отец как-то высказал мысль, что картина эта могла остаться в Сольвычегодске, ибо ни в Ленинград, ни в Москву дед ее не привозил.

Когда-то Сольвычегодск был столицей восточной части северного края и Урала. В XVI — XVII веках он принадлежал к числу городов, в которых происходило становление России как государственное, так и духовное, эстетическое. Именно здесь, в Великом Устюге, в Тотьме и в Сольвычегодске, в городах, стоящих на водных путях в Архангельск и в Европу, закладывались основы торговли с Западом, именно здесь создавались величайшие произведения русского искусства, являющиеся теперь предметом нашей гордости и восхищения. Сольвычегодск сделался нынче небольшим селом с несколькими лечебными заведениями. Сюда приезжают для лечения грязями одновременно сотни три больных. Они и становятся основными посетителями музея в нелетнее время. Но и летом туристов тут не так уж много, куда меньше, чем в Пскове или Новгороде. От Котласа сюда добираются водой. Кругом всё топи да болота.

Пройдя по городу, я обнаружил еще школу-интернат, клуб, библиотеку да несколько магазинов. Вот и весь город, все достопримечательности, если не считать стоящего в стороне собора Введенского монастыря и еще одной полуразрушенной церковки. От самого Введенского монастыря не осталось никаких следов, но церковь его еще стоит и радует любителей русской старины, ибо храм этот великолепен. В нем архитекторы воплотили все лучшее, что принесено русскими в строительство в XVII веке, а это был век расцвета нашей архитектуры. По своему совершенству это храм такого же порядка, как церковь Иоанна Предтечи в Ярославле, церковь Вознесения в Великом Устюге или храм в Филях в Москве. Красный кирпич и украшения из резного камня, затейливый резной орнамент входного крыльца, фигурные колонки, капители, арки, гирьки, карнизы, причудливые наличники окон и, наконец, замечательные пятицветные изразцы — вся эта пестрота не рябит в глазах, не раздражает, а складывается, если чуть отойти, в единое целое, в монументальный храм, величественно устремленный ввысь... Было у зодчих, создавших собор Введенского монастыря, чувство меры: еще бы чуть-чуть пестрых деталей, и общая композиция была бы нарушена, расплылась бы, разменялась на мелочи. Но они грань эту не перешли.