Два моих крыла - [4]
Исчезло голубое небо, длинная коричневая серьга на ухе солнца. Он долго сидел, онемев телом, слушал, как ворочается тяжелый камень возле сердца.
Боль нехотя уходила. Ярость поднималась все острей, требовала действия.
Березкин знал — браконьера всегда губила жадность. И этот вернется сюда. Он уверен в своей безнаказанности. Он еще и еще будет убивать деревья, обращая орешки в чистоган. Значит… Значит — какой смысл тащить пилу в город? Она здесь. Она где-то здесь! И кто придумал ей такое, словно в насмешку самой природе, название?!
Неподалеку он нашел скрадок браконьера. Под лапником холодно блестела пила. Она показалась Березкину похожей на приготовившуюся к прыжку ядовитую змею. И смотрел на нее, как на врага, как на орудие преступления.
На пиле был поставлен инвентарный номер. На чьем богатом балансе числится? В этом разберется дружок Березкина — милиционер Костя Топорков.
Он торопил мотор, он не замечал жизни на берегах. Он спешил в Трехозерск.
В потребсоюзе легко выяснил, что орехи никто не сдавал. Горько усмехнулся: наглец, еще и торговать пристроился!
Ноги привели его к маленькому, примкнувшему к магазину базарчику, всего-то два ряда длинных узких столов. Там шла бойкая торговля украинскими семечками, кавказскими грецкими орехами, в золотистой кожуре луком нынешнего урожая. Долетали называемые торгашами цены, отчего Березкину становилось еще горше. Но очередь была в самом конце стола. Туда он и пошел.
— Свежие орешки, кедровые, совсем дешевые. Полтина стакан, — бормотал верзила, торговавший орехами.
— А, главная охранная сила, — ухмыльнулся он, увидев рядом с собой лесника. — Тоже зубы потешить захотел? Тебе вне очереди и с полным удовольствием. Уступлю. Вообще можно без денег. — Он быстро черпанул стаканом из мешка, протянул руку к карману Березкина. — Чего в мешок зыришь? — вдруг гаркнул он. — Там нет визитной карточки! Тайга не куплена и не мерена. На орехи, слава богу, лицензии не надо, — как бы подключая к разговору очередь, громко говорил он.
Позванивали монеты, шуршали рубли. А Березкину все казалось, что это ветер шевелит хвою мертвых деревьев, и они вызванивают погребальную мелодию.
Нет, он не имел права взять и просто так обвинить этого верзилу в браконьерстве. Нужны улики. Нужно поймать его за руку…
— Куда ты, Шура, на ночь глядя? — беспокоилась жена.
— Да я, солнце мое, на Кедровый Берег. Погляжу, как барсуки там прижились. Да, барсучки… Щурогаев им наловлю. Небось растерялись на воле-то.
— Утречком бы, Шура, поехал. Зябко теперь в лесу. Остынешь.
— А ты мне в термосочек кипятку плесни. Утром, как все уйдут на работу, звякни Косте в милицию. Мол, Шура мой не вернулся. Поезжай, мол, на Кедровый. Он знает, где это. Только не шуми.
— Господи, да что ты такое говоришь, Шура! — побледнев, упала на стул жена лесника.
— Так я живой тут стою, солнце ты мое. Живой и буду. На Кедровом-то я как дома. Для улики мне надо.
— Так в милицию сейчас бы и позвонил.
— Плесни, плесни в термосочек-то. Завтра надо. Поняла?
…Ему не было одиноко и скучно в лесу. Где-то рядом бегали Граф и Графиня. На утренней зорьке возобновили свой зов лоси. Жизнь струилась и обтекала Березкина волнами знакомых звуков. Утро по-осеннему медленно цедило скупые солнечные лучи. Было понятно и знакомо это состояние усталости природы, вобравшей за короткое лето все краски, все тепло, на какое только способен Север. Березкин, слившись со всем, что его окружало, и сам почувствовал усталость.
Он терпеливо ждал, вслушиваясь в звуки. И не ошибся. Все отчетливей нарастал рев мощного лодочного мотора. Он ввинчивался между лопаток, сверлил виски. Березкин торопил невидимого хозяина лодки. Ему хотелось побыстрей оборвать этот вероломный рев.
Лесник вышел на окоем песчаной косы, плеснул в лицо речной водой. Сунув захолодавшую руку под рубашку, положил ладонь на сердце, успокаивая его. Потом долгим взглядом посмотрел на Кедровый Берег.
Потревоженная шумом, плеснула под противоположным берегом ондатра. Вот сейчас, как только лодка минует черторой и на полном ходу проскочит суводь, Березкин, как бы приветствуя браконьера, помашет рукой. Остальное довершит поворот к косе. Березкину очень надо, чтобы все внимание человек в лодке переключил на него. Вот сейчас… сейчас. Он изо всех сил замахал рукой. Верзила — Березкин сразу узнал его — даже привстал на корме и хотел развернуть лодку обратно, но тут ее сильно тряхнуло, мотор обидно ревнул и осекся на густой ноте. Лодка плотно осела посреди реки.
— Вот так. Сиди тут. Дожидайся Костю, — бормотнул Березкин, присаживаясь на корягу.
С реки неслись тарабарщина и угрозы.
— А ведь сеть-то, в которую ты поймался, тоже у браконьера конфискована, — крикнул он верзиле. — Жулик ладил, жулик и попался. Вишь, какая рыбина плещется. Правильно я, выходит, рассчитал. Ну-ну, разматывай, разматывай. До морковкина заговенья хватит. Наплачешься над мотором-то.
Он снова встал, прислушиваясь. Да, он и на этот раз не ошибся: к Кедровому Берегу спешил милицейский катер.
Остановка в пути
Из-за низкой облачности вылет из Трехозерска откладывался. Секретарша держала Широкова «в курсе», а он той порой подписывал срочные бумаги, несрочные откладывал главному инженеру, который оставался вместо него на время отпуска. Отпуск! Какое легкое, воздушное слово, круглое, как колесо, за которым хочется бежать без раздумий и сомнений. Жена с сыном уже неделю у моря. Широков всю эту неделю прямо-таки физически чувствует прикосновение шершавых пляжных песчинок к телу.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
Центральное место в сборнике повестей известного ленинградского поэта и прозаика, лауреата Государственной премии РСФСР Глеба Горбовского «Плач за окном» занимают «записки пациента», представляющие собой исповедь человека, излечившегося от алкоголизма.
Книга «За колючей проволокой» написана на материале из гражданской войны участником похода конного корпуса Гая на Варшаву. В первой части автор — бывший партизан, боец одного из лучших полков Красной армии — рисует боевую походную жизнь одного из конных полков корпуса Гая во время похода на Варшаву. Вторая часть книги дает картину жизни «за колючей проволокой» — в плену.
Минуло двадцать лет, как смолкли залпы Великой Отечественной войны. Там, где лилась кровь, — тишина. Но победу и мир надо беречь. И все эти годы днем и ночью в любую погоду пограничные дозоры чутко слушают тишину.Об этом и говорится в книжке «Дозоры слушают тишину», где собраны лучшие рассказы алма-атинского писателя Сергея Мартьянова, уже известного казахстанскому и всесоюзному читателю по книгам: «Однажды на границе», «Пятидесятая параллель», «Ветер с чужой стороны», «Первое задание», «Короткое замыкание», «Пограничные были».В сборник включено также документальное повествование «По следам легенды», которое рассказывает о факте чрезвычайной важности: накануне войны реку Западный Буг переплыл человек и предупредил советское командование, что ровно в четыре часа утра 22 июня гитлеровская Германия нападет на Советский Союз.
В повести и рассказах В. Шурыгина показывается романтика военной службы в наши дни, раскрываются характеры людей, всегда готовых на подвиг во имя Родины. Главные герои произведений — молодые воины. Об их многогранной жизни, где нежность соседствует с суровостью, повседневность — с героикой, и рассказывает эта книга.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.