Два моих крыла - [28]

— Деда, а мы давай в ванной баню устроим, а? Пару напустим, ты и парься, только чтоб мама не узнала. Давай прямо сейчас, а? Только веник надо…

— Да веник-от есть, Надежа, — смущенно признался дед. — Я ить, когда собирался сюда, лишку не взял. Баушка твоя полотенца на посиделках с девками в приданое себе вышивала. Шибко они мне нравились. Вот я и взял одно с собой, а в него веник завернул, тоже баушкой вязанный. Я ведь в гости ехал, не навсегда… Дак можно, думашь, пару напустить?

Когда раскрасневшийся дед вышел из ванной, Надюшка нетерпеливо спросила:

— Ну как, деда?

— Да так, охотку маленько сбил. Без отмашки че напаришься? Ну уж дома напарюсь. Пора, должно, домой. Намедни Митревну но сне видел, суседку-то мою. Так обстоятельно она про все мне рассказывала, будто рядом сидела. Только, говорит, мыши завелись в чулане, но я, говорит, муку из мешка в кадушку ссыпала. Да и весна, Надюха, скоро. Грядки копать буду, горох да морковку посажу. А то приедешь — чем угощать стану? — и засмеялся довольно.

В этот вечер Андриян впервые лег спать рано, и думы на нем не висли веригами, как раньше. Только раз екнуло сердце при мысли о самолете, который повезет его обратно, но будто кто-то оторвал от него эту боязнь, как запутанный конец от клубка пряжи, и покатил его легко и весело далеко-далеко, в петушиный крик, к березнику за лесом, к тяжелой щеколде на воротах…

Франт

Посвящаю Вале Тагац

После смерти матери Зойку забрала сестра отца. Не хотелось Зойке уезжать от тетки к мачехе. Тетка говорила отцу, что жену он выбрал диковатую, ни к чему бы в мачехи такую молодую. Отец похохатывал:

— Зато здоровая, ядреная. А с Верой до смерти я намучился.

Вера — мать Зойки.

Зойка удивилась. Как это — намучился? Мать спокойная, добрая. Это ее ученики мучили. На педсовете то одного, то другого брала на поруки. Те, кого она брала на поруки, делали Зойке кораблики и гармошки из бумаги.

Однажды маму увезли в больницу прямо из школы. И больше в школу она не вернулась. В амбулаторной карточке Зойки стали писать: «Наследственность неблагоприятная, мать больна туберкулезом».

Мама Зойку больше никогда не целовала и не брала, как раньше, к себе в постель. С этого времени в их доме многое изменилось, и Зойка стала бояться темноты. По ночам ее будили неясный шум в спальне и тихий плач матери. Испуганно подпрыгивало сердце, и Зойка бежала к дверям. Она видела пьяное, искаженное лицо отца. Он склонялся над лежавшей матерью и шипел:

— Замолчи! Убью!

Зойка влетала в спальню и падала на мать с криком:

— Не тронь! Не бей мамочку!

Отец отступал и бормотал:

— Да я что? Я так. Я спросил — не надо ли чего?

«Пусть так, пусть врет, — думала Зойка, — лишь бы мамочку не трогал». С вечера, если отца долго не было дома, она прятала все ножи, а сама бессонно замирала в постели, ожидая его прихода.

В тихие вечера отец звал Зойку в сарай за дровами. Ей было страшно идти с ним в потемки. Она воровато забегала и прятала топор. Ей казалось, что он может отрубить ей голову, и ничего поделать не могла со своим страхом и даже матери не сознавалась. Старалась днем наносить к печке дров, хотя никто ее об этом не просил.

Отец не был скор на ходьбу. Из-за костыля. Сперва Зойка думала, что отца на войне ранило. Потом узнала — с детства. Болезнь иссушила ногу, и он не мог без костыля. Однако пьяный никогда не падал, лишь костыль громче стучал о пол, и Зойка, лежа в своей комнате, слушала, как стучит костыль в спальне. И когда мать говорила: «Да ведь костыль — нога твоя, Григорий, чего ж ты им машешь?» — Зойка бежала в спальню и висела на отце. Он доставал из кармана мятую конфету и протягивал Зойке, уверяя, что он мать любит и никогда ее пальцем не тронет, а сам все сжимал и сжимал кулаки, будто руки у него замерзали. Зойка ему не верила и не уходила из спальни. Ей хотелось к матери, обнять ее крепко-накрепко и уснуть возле нее, защитив от отца. У матери начинался озноб, Зойка укрывала ее всем теплым, что попадалось под руку, а отец уходил в Зойкину комнату и засыпал на диване.

Отец работал фельдшером в больнице. О стрептомицине дома говорили часто, и Зойка знала, что это самое главное лекарство от маминой болезни. Но стоил он дорого, и доставать его было трудно. Отец брал у матери деньги на лекарство, а сам приходил пьяный. Денег стало не хватать, приходили какие-то женщины и примеряли мамины платья. И денег за платья тоже не хватало. Стрептомицин приносили родители маминых учеников, а с маминой пенсии Зойка бегала к ним и отдавала деньги за лекарство. Зойка слышала, что очень скоро стрептомицин будут продавать в аптеках свободно и туберкулез станут лечить как обыкновенную простуду и что об этом пишут в газетах.

Маме было стыдно посылать Зойку за медсестрой. Сначала мать просила отца не забывать ставить уколы, обещая поправиться, обязательно стать на ноги, а потом перестала и даже не радовалась принесенному лекарству.

Однажды Зойка нашла котенка. У них и до этого были кошки. Но они куда-то бесследно исчезали. Отец немногословно успокаивал каждый раз Зойку, мол, заболела и умерла. Зойка искала в огороде, на улице, но ни разу не находила. Про себя думала, что кошки, умерев, как-то умеют растворяться. За найденным котенком ухаживала особенно усердно, чтоб и он не умер. Отец, наверное, тоже любил кошек. На всех фотографиях в детстве он был с котятами на руках.