Два мира и любовь - [2]

И ты себя терпением одень.

Вдоль проволок заботы обновляют

Под лай собак и карканье ворон.

Нам распевает радио о мае

Под вахтенного рельса тяжкий звон.

1971, Потьма

Бабье лето

Черны, мрачны ветвей костлявых кисти.

Живой прохладой поит ветра ключ.

Тогда сжигают кучи мёртвых листьев,

И солнце скупо греет из-за туч.

Глух небосвод, невнятен, ватен, женствен.

Дымы костров подобны временам.

Коты урчат в продлившемся блаженстве,

И вкусен листьев горький фимиам.

Обретение

Вброд по горло через враки,

Не жалея ног,

Я искал Тебя во мраке

И уснуть не мог.

Я искал, еще не зная,

Что же я ищу.

Открывалась полночь злая

Вьюге и дождю.

И в кромешном вое рваном,

Где дороги нет,

Сквозь невидимые раны

Пробивался свет.

За последними домами,

В звяканье вериг,

Застревал в густом тумане

Запоздалый крик

1972, Потьма

Предчувствие

От чистоты безгрешного Адама

Порогом смерти мы отделены,

И даже клочья райского тумана

Замерзли среди снежной пелены.

Но, может быть, еще под звездной твердью

Мы возжелаем горестей былых,

Когда земля, беременная смертью,

Закорчится от схваток родовых.

1972, Урал

Мудрость

Проходит ярость, взрывчатость, – и больше

Невольно не сжимается кулак.

И чувствуешь: душа под сбруей Б-жьей

Не рухнет между кладбищ и клоак.

Она разумно выберет дорогу,

Не вздрогнув, не метнувшись, как дитя,

И выпьет боль свою в молчаньи строгом,

Храня других от этого питья.

И горизонты сердца все светлее;

В нем тает мрак сосульками со стрех.

Ведь человек испуган не злодеем,

А зеркалом, где свой увидел грех.

1973, Урал

«Веселья нет – спасибо за печаль…»

Веселья нет – спасибо за печаль,

Согретую Твоим пасхальным солнцем,

За тишину и слезы невзначай,

За это невеликое оконце.

Спасибо, что печаль разделена

Неразделимой светлою любовью,

Что истлевает снега пелена,

Не наполняя сердце новой болью.

1973, Урал

Судьба

Как пепел Храма, яростным дыханьем

Судьба моя развеяна по ветру,

Где скифские снега и пух вороний

Мне стелят ложе с камнем в изголовье,

И надпись стертая на камне этом

Поведать ни о чем уже не может.

1972, Потьма

Скрипичный концерт

В крыльях мятущихся цепкого звона

Слёзы восторга щемятся наружу,

И нестерпимая боль Мендельсона

В небе полощет пленённую душу.

Последний лагерь – 36-я зона Пермской области

На Святой Земле

Синай

Нагие первобытные просторы

Эфирной дымкой дышат налегке,

И дивные сиреневые горы

На корточках застыли вдалеке.

Вершину роковую различаю,

Что думу вековечную хранит.

Судьба моя впечатана скрижалью

В ее несокрушимости гранит.

Каким узлом Синай меня отметил

И как настигнуть смог через века?

Царит над этой танковою степью

Его непостижимая рука.

Пустыня затаившаяся внемлет.

Вселенной от величья тяжело.

И облако таинственно, как древле,

Легло на это грозное чело…

А море – ослепительной лазури,

Цепочка пальм и белозубье волн,

И не хватает только знойных гурий,

Чтобы дополнить этот сладкий сон.

И к солнцу из обветренных ущелий,

Где гравий и струенье чистых вод,

Цветы и пальмы, зелень, птичьи трели, —

Густой и дикий аромат плывёт.

Здесь дней творенья дремлющие силы

И в небо погрузившийся простор.

Здесь каменные отчие могилы —

Котомками на древних спинах гор.

А-Тур, 1978

Праздник Пасхи

Над Сионом весенним, над буйством полей

Воздух розовым маслом струится.

В эту пору свободы – не бывает светлей —

Мир дыханьем умеет молиться.

1982, Тель-Авив

Зрелость

Бездне весенней недолго синеть

В сердце твоем, человече.

Лета звенящая, плавкая медь

Взвалена будет на плечи.

С ношей срастешься ты, словно верблюд.

Как бесконечны пустыни!

Медью терпенья одет и обут,

Грузно шагаешь отныне.

1982, Тель Авив

Сердцевина

Как прозрачно это тело,

Как телесен слог.

Что Он сделал, что Он сделал,

Неизбывный Б-г?

Далеко, в песках Синая

Вечность обронил.

Все горит и не сгорает

Куст, Израиль, Мир.

Стать хочу неопалимым

Языком огня.

Чтобы вздох Ерусалима

Окрылял меня.

Чтоб над ним расправить перья

Огненным щитом,

Защищая от безверья

Лучезарный дом.

1983, Тель-Авив

С того света

Кто мы, что мы?

Лыком шиты,

Дублены и солоны,

Из кандальной, безъязыкой,

Озверевшей стороны.

Кто мы, что мы? Дети Данте:

Знанья чёрного печать

Никаким письмом таланта

Невозможно завещать.

1984, Тель-Авив

«В странном мире мы живём…»

В странном мире мы живём:

Тело истлевает в нём,

Как пожухлая трава.

Но, печали нас лишая,

Остаются, не ветшая,

Бестелесные слова.

«Пробитым барабаном молкнет парус…»

Пробитым барабаном молкнет парус.

Волна теряет свой прозрачный плед.

Нагая, как земля, встречает старость:

Немая твердь над суетой сует.

«В стране, опять рождённой словом…»

В стране, опять рождённой словом,

Преодолевшим все века,

Встречают мудро и сурово

Его дыханье и рука.

Память

Железные цветы страны железной,

Где каждый шорох смертью оттенен,

Я помню вашу сумрачную бездну.

Она жива. Она одна не сон.

И я бреду вдоль проволочной рези.

И низок, и тяжел свинцовый свет.

И капельки сияют на железе,

И ничего на свете больше нет.

1979, Тель Авив

«Ночь. Сигареты бросьте…»

Ночь. Сигареты бросьте.

Далекий шакала вой.

Огромные звездные гроздья

Сгрудились над головой.

Во мрак устремилась колонна.

Слоновий разбег тростника,

И вееры пальм исступленных,

И фары шальная рука.

Вкруг ямы – кромешно и пусто.

Засада. Беззвучен отряд.

Безлунье. Лишь млечные сгустки

На бархате черном горят.

«Едкая дымка орудий…»

Едкая дымка орудий