Два ларца, бирюзовый и нефритовый - [26]

Мы взываем к Вам, всемилостливый, с последней надеждой. Мы знаем, что по случаю праздников вы иногда даруете прощение несостоятельным должникам, смягчаете участь осужденных, пребывающих в тюрьмах. Мы прилагаем к петиции подлинные истории наших жизней и умоляем о специальном указе, предписывающем горожанам простить нас. Никто ведь не сможет противиться воле Сына Неба, и этим указом вы обретете самых преданных подданных».

Друзья подписались и отправили прошения по инстанциям государственной рассылки, однако дальнейшая его судьба нам неизвестна.

ТРЕБУЕТСЯ решить, должна ли императорская канцелярия, а возможно и сам Сын Неба, удостоить это прошение ответом, и если да, то каким мог бы быть справедливый ответ?

Решение Ца Дэна

Му, потерявший свое лицо, достоин одновременно осуждения и сожаления. Причем, скорее всего, сожаление выскажут большинство ознакомившихся с этой историей, а осуждение лишь те, кто ознакомился с ней внимательно и вник в суть дела. Поначалу случившееся с каллиграфом Му вообще может показаться сплошной несправедливостью, совершенно незаслуженной участью. Всего лишь единожды, будучи в пьяном состоянии, Му натворил дел, которых хватило на всю дальнейшую жизнь. Разве он не заслуживает снисхождения, а может даже и полного прощения? Ведь, как пишут друзья по несчастью в своей петиции, на снисхождение вправе рассчитывать и неприкаянные бродяги и осужденные по суду.

Вспомним, однако, чеканные слова Конфуция: человек благородный способен уронить свое достоинство, но человек низкий все равно не способен поднять его. Именно поэтому уронивший свое высокое достоинство человек (сю-цай) вызывает совсем другое к себе отношение, чем тот, кто никогда и не претендовал ни на что подобное. Будь учитель каллиграфии мелким лавочником или бесшабашным подмастерьем, предающемся разгулу по поводу и без повода, эта история нисколько ему не повредила бы, не исключено, что горожане с доброй усмешкой вспоминали бы о его проделках.

Но Му был сюцаем и обладал соответствующей репутацией высоконравственного человека. Причем эта репутация принадлежала не только ему, она была объективной ценностью, достоянием всего города. Каллиграф щедро пользовался плодами своего положения, извлекая подобающий ему почет и лестные оценки окружающих, которые, безусловно, считались с его мнением. И вот Му уронил в грязь сокровище – то, что следовало беречь как зеницу ока. Эталон, вывалянный в грязи, пришел в полную негодность: как же теперь соизмерять с ним свои суждения и поступки? Тень была брошена и на прошлые добродетельные деяния, и не только на деяния одного Му, а и всех причастных к этому же эталону. Пострадала, следовательно, и сама добродетель в ее живой действительности – неудивительно, что жители Фуцзяня с таким осуждением отнеслись к случившемуся и к виновнику случившегося.

Нет ничего странного, если учителя Му осуждал даже тот, кто при случае мог прикарманить плохо лежащую вещь. И тот, кто был весьма далек от трезвого образа жизни. Ибо даже простолюдин, не обладающий даром универсального логического мышления, все же в глубине души знает про себя: будь мне доверено такое сокровище, я приложил бы все силы, чтобы не обронить его… Так что, если отчаяние Му вполне объяснимо, то его досада на сограждан лишена всяких оснований.

Дальнейшие события лишь подтвердили правоту жителей Фацзяня и необратимость случившегося. Му не нашел ничего лучшего, чем сдружиться с такими же изгоями, поступив именно так, как поступают простолюдины. А ведь у него был выбор, – например, вопреки всему нести ношу своего бессрочного одиночества: в этом все же есть некое достоинство. Сумасбродное прошение на имя императора говорит само за себя. Предлагая Сыну Неба отменить случившееся, забыть то, в чем сама память смертных имеет свое основание, Му уподобляется чудаку из народной сказки, который, явившись после смерти к владыке Загробного царства, пытался уверить его, что умер по ошибке и что эту ошибку не худо бы исправить. Удостоить подобное прошение ответом означало бы унизить и себя, и Поднебесную. Понятно, что император оставил без внимания эту нелепую записку, даже если предположить, что кому-либо из чиновников столичной канцелярии пришла бы в голову мысль вручить ее лично Сыну Неба.

Единственным неясным вопросом во всей этой истории остается вопрос о самой каллиграфии: пострадала ли она от поступка Му, и если да, то почему и насколько? Но это вопрос для отдельной, притом более трудной задачи.

Классическое решение

Ответ на вопрос, сформулированный в задаче, не представляет трудности: кто же в ясном уме возьмется оправдывать каллиграфа? Такое требование равносильно требованию вернуть в чашку выпитый чай. Интереснее, пожалуй, другое обстоятельство. Представим себе, что случившееся произошло не у нас, а у далеких северных варваров, имеющих все же некоторое представление о справедливости. Властитель одной из варварских территорий вполне мог ответить Му: «Позор, которым ты себя покрыл, смывается только кровью». Известно, что подобное практикуется и на островах Ямато [в Японии]. Но случившееся произошло в Китае, а не где-нибудь, и поэтому высочайший ответ, если допустить безусловно фантастическую возможность того, что он последовал, гласил бы: «Позор, которым ты себя покрыл, нельзя смыть даже кровью».