Два года на палубе - [96]

Эта неожиданная перемена погоды, к которой мы оказались столь малоподготовленными, для меня была особенно неприятной оттого, что я уже несколько дней испытывал легкую зубную боль, а работа на холоде под проливным дождем вряд ли была лучшим лекарством. Вскоре боль усилилась и распространилась по всему лицу, так что еще до окончания вахты я пошел к старшему помощнику, заведовавшему «медицинским сундуком», чтобы получить хоть какое-нибудь лекарство. Однако ящик этот выглядел так, как ему полагалось выглядеть в конце долгого рейса, и в нем не нашлось ничего подходящего, кроме нескольких капель настойки опиума, которая хранилась на крайний случай. Посему оставалось лишь набраться терпения, насколько хватит сил.

Когда пробило восемь склянок и мы снова вышли на палубу, снег уже прекратился и кое-где виднелись звезды, хотя облака были еще черными и по-прежнему штормило. Незадолго до полуночи я полез наверх и спустил крюйс-бом-брам-рей, проявив при этом немалую ловкость, чем заслужил похвалу старшего помощника, который выразился, что все сделано так, «как и полагается быть на порядочном судне». Следующие четыре часа на подвахте не принесли мне облегчения, и от зубной боли я не мог ни на минуту заснуть. В четыре часа пришлось снова заступать на вахту, хотя настроение у меня было подавленное, и я со страхом думал о предстоящей непосильной работе в течение всего дня. Непогоду и тяжкий матросский труд можно переносить, если только у вас есть достаточный запас бодрости и здоровья. Ничто в подобных обстоятельствах не действует хуже, чем физическая боль и недосыпание. Впрочем, работа не оставляла времени для размышлений. Вчерашний шторм, встреченные нами несколько дней назад огромные волны, необходимость спуститься на десять градусов южнее — все это довело до сознания капитана, что впереди нас ждут испытания, отнюдь не пустячные. Было приказано спустить брам-стеньги. Соответственно были убраны брам- и бом-брам-реи, а также и бом-утлегарь. Все это сняли, связали вместе и закрепили на палубе около баркаса. Снасти скружили в бухты и спустили вниз. И не было ни одного матроса, который не радовался бы, глядя, как опускается на палубу этот рангоут, — ведь пока эти реи на мачтах, при малейшем ослаблении ветра ставят брамсели, а когда налетает шквал со снегом, их надо спешно убирать, спуская реи и карабкаться вверх по обледенелым вантам в самые зубы шторма, дующего от Южного полюса. До чего необычно выглядело наше благородное судно без верхнего рангоута и той огромной массы парусов, которая всего лишь несколько дней назад покрывала его подобно облаку от клотиков и почти до воды, нависая далеко за бортами. Судно словно обнажилось по пояс, подобно борцу, приготовившемуся к схватке. Вид его вполне гармонировал с мрачным обликом всего окружающего — штормом, ветром и снегом на самом краю земли, где почти постоянно господствует ночь.

Пятница, 1 июля. Мы почти вышли на широту мыса Горн и, поскольку нам предстояло пройти еще более сорока градусов на восток, легли на фордевинд, воспользовавшись западным штормовым ветром и держа курс на ост-тень-зюйд. Можно было рассчитывать, что мы достигнем Горна через семь — десять дней. Я не спал уже двое суток и от непрестанного холода и сырости щека моя сильно раздулась, отчего лицо стало чуть ли не вдвое шире; я с трудом открывал рот и почти не мог есть. Посему стюард попросил капитана выдать для меня хоть немного риса, но получил вполне недвусмысленный ответ: «И не подумаю, черт меня побери! Скажи ему, пусть жрет солонину и сухари, как все остальные». По правде говоря, ничего другого я и не ждал. Однако я не умер от голода, так как мистер Браун был не только хорошим моряком, но и порядочным человеком и всегда относился ко мне доброжелательно. Он сам принес на камбуз кастрюлю риса и велел коку приготовить для меня кашицу потихоньку от «старика». При хорошей погоде или во время стоянки в порту я не вставал бы с койки, пока не выздоровел. Но теперь, когда не утихали штормы, я понимал, что у нас не хватает рабочих рук, и потому стоял вахту и выполнял как мог все, что полагается делать матросу.

Суббота, 2 июля. Взошло солнце, но стояло оно слишком низко над горизонтом, для того чтобы хоть сколько-нибудь согреть нас и дать возможность оттаять нашим парусам и такелажу. Все-таки один вид светила доставил нам удовольствие. С запада дул устойчивый «риф-марсельный бриз». Холодный прозрачный воздух через несколько часов стал влажным и вызывал неприятный озноб в теле. Рулевой подслушал, как капитан сказал нашему пассажиру, что за утро термометр упал на несколько градусов и это можно объяснить только близостью льдов, хотя подобное явление редко наблюдается в этих широтах в такое время года. В двенадцать часов мы спустились вниз и только успели окончить обед, как в люк просунулась голова кока — он приглашал нас выйти на палубу полюбоваться прекрасным пейзажем.

— С какого борта, доктор? [61]

— Слева по курсу.

И действительно, в нескольких милях от нас на поверхности океана возвышалась какая-то огромная бесформенная масса ярко-синего цвета, покрытая снегом. Это был айсберг, да к тому же очень крупный, как утверждал один матрос, бывавший в Северном океане. Насколько достигал глаз, вода отливала глубокой синевой, и набегавшие высокие волны искрились на солнце. Посреди них и возвышалась эта гора, ущелья и долины которой были скрыты в глубокой тени, зато ярко блестели ее зубчатые утесы. На палубе собралась вся команда, матросы разглядывали айсберг, восхищались каждый по-своему его красотой. Никакое описание не может передать необычности и великолепия этого зрелища. Громадные размеры айсберга — он, вероятно, был не меньше двух-трех миль в окружности и несколько сотен футов высоты, — медлительное движение, при котором его основание то поднималось из воды, то вновь погружалось (пики айсберга покачивались где-то среди облаков), разбивающиеся о его «склоны» волны, громоподобный треск, исходящий от этой махины, когда от нее откалывались огромные глыбы льда и обрушивались в воду — все это, вместе взятое, производило впечатление истинного величия, а близость айсберга рождала еще и легкое чувство страха. Я уже говорил, что этот гигант был цвета индиго, а его основание обросло, словно бахромой, замерзшими водяными брызгами. Ближе к вершине толща льда уменьшалась, становилась прозрачной, и там глубокая темная синева сменялась белизной снега. Айсберг неторопливо двигался на север, и мы постарались пройти его на безопасном расстоянии. Этот исполин был виден до конца дня, а, когда мы оказались у него с подветра, всякое движение воздуха почти прекратилось, и почти всю ночь судно пролежало в дрейфе рядом с ним. Луна, как назло, не появлялась, но было все-таки довольно светло, и мы могли ясно различать контуры айсберга, который величаво колыхался на фоне усыпанного звездами неба, то заслоняя, то вновь открывая их. Несколько раз за время нашей вахты слышался такой треск, словно айсберг раскалывается по всей длине. Отваливавшиеся при этом глыбы с оглушительным грохотом рушились в воду. К утру поднялся свежий ветер, мы забрали ход и оставили ледяную гору за кормой. А когда рассвело, она совершенно исчезла из виду. На другой день, то есть в