Два года на палубе - [101]

Благодаря попутному ветру, мы скоро ушли от ледяных полей, и к полудню на поверхности плавали только редкие льдины. Сверкало солнце, освещая глубокую синеву океана с белыми бурунами на гребнях высоких волн, нагоняемых крепким зюйд-вестом. Наше одинокое судно мчалось по открытой воде, словно радуясь освобождению из ледяного плена. Разбросанные там и сям айсберги всяческих форм и размеров отражали яркие солнечные лучи и, подгоняемые штормовым ветром, медленно двигались на север. Это было не только полной противоположностью всему виденному нами за последние дни, но и являло собой зрелище, полное красоты и жизни. Даже при небогатой фантазии легко представить себе эти плавающие горы некими живыми существами, которые оторвались от неподвижных льдов и теперь под действием ветра и течения, кто в одиночку, а кто в компании, устремились в теплые края. Ни одному художнику еще не удавалось запечатлеть истинное великолепие айсберга. На известных мне картинах изображены какие-то неповоротливые громады, хотя в действительности айсберг производит неизгладимое впечатление своей медлительностью, своим величавым движением, когда снег завихряется вокруг его пиков, а сама ледяная гора словно тяжело вздыхает и поскрипывает. Это относится к большим айсбергам, тогда как небольшие или находящиеся на значительном удалении ледяные горы, дрейфующие в спокойном море, при свете дня выглядят как волшебные плавучие острова из сапфиров.

Постепенно мы изменили курс с норд-остового на остовый. Пройдя около двухсот миль и приблизившись насколько было возможно к западному берегу Огненной Земли, мы окончательно потеряли льды из виду и в третий раз повернули на юг, чтобы снова попытаться обогнуть мыс. Погода оставалась ясной и холодной со штормовым западным ветром, и судно быстро приближалось к широте Горна. Как-то после полудня стоявший на фор-марсе матрос закричал вдруг не своим голосом: «Парус!» Ни земли, ни паруса мы не видели со дня выхода из Сан-Диего, и лишь тот, кому довелось бороздить пустынные просторы океана, может представить себе вызванное этой новостью возбуждение.

— Парус! — орал выскочивший из камбуза кок.

— Парус! — надрывался матрос, откидывая крышку люка, ведущего в кубрик, чтобы его услышала подвахта, которая в одно мгновение вывалила на палубу.

— Парус! — кричал сам капитан, вызывая через сходный люк на юте нашего пассажира.

Радостно было не только увидеть судно и находящиеся на нем человеческие существа в этих забытых богом местах, но это подавало надежду узнать, есть ли лед дальше к осту, и выверить нашу долготу, поскольку у нас уже давно сломался хронометр, а после долгого дрейфа мы совсем запутались в счислении. Не удивительно, что наше небольшое сообщество пришло в сильное возбуждение, и мы уже строили всевозможные предположения и догадки, как вдруг снова раздался новый крик впередсмотрящего:

— Еще один парус прямо по носу!

Это было довольно странно, но в конце концов тем лучше, и никто не усомнился в реальности существований замеченных парусов. Однако через некоторое время матрос с марса крикнул, что это, наверное, земля. «В глазах у тебя земля! — отрезал старший помощник, наблюдавший горизонт в подзорную трубу. — Это ледяные горы, тут не ошибешься, даже если смотреть через дыру в ящике!» Спустя несколько минут его слова подтвердились сполна, и вместо желанного судна мы увидели то, чего более всего опасались. Впрочем, встретившиеся нам айсберги скоро остались за кормой в двух милях, и к заходу солнца горизонт был уже чист во всех направлениях.

Пользуясь попутным ветром, мы вскоре пересекли широту мыса Горн и, пройдя достаточно далеко на юг, чтобы обогнуть его на безопасном расстоянии, повернули к востоку, имея все основания надеяться всего через несколько дней лечь курсом на север уже по ту сторону материка. Однако злой рок, казалось, витал над нами. Не прошло и четырех часов после перемены курса, как наступил мертвый штиль. Небо сразу заволокло тучами, и от оста налетело несколько шквалов со снежными зарядами. А еще через час мы уже лежали в дрейфе под глухо зарифленным грот-марселем, и нас несло по ветру таким жестоким штормом от оста, какого нам еще не приходилось испытывать. Словно злой гений этих мест при виде того, как мы едва не проскользнули у него между пальцами, обрушился на нас с десятикратной яростью. Матросы говорили, что каждый порыв ветра высвистывает в вантах старому судну: «Не пройти! Не пройти!»

Так мы дрейфовали целых восемь дней. Временами — обычно около полудня — наступал штиль; один или два раза в том месте, где должно было находиться солнце, появлялось на несколько мгновений нечто похожее на большой медный шар, а с запада начиналось легкое струение воздуха, вселявшее надежду на попутный ветер. В первые дни, почувствовав эти слабые порывы ветра, мы бросались к парусам и вытряхивали из марселей рифы, но вскоре убедились, что это лишь прибавляет нам ненужной работы, так как все равно возобновлялся шторм от тех же румбов, что и прежде. Снега и града стало выпадать меньше, но не было недостатка в том, что еще хуже при холоде, — я имею в виду пронизывающий дождь. Конечно, снег слепит глаза, но если уж выбирать самую отвратительную погоду, то нет ничего более подходящего, чем ливень при температуре воздуха, близкой к нулю. Во время снежного шквала вы никогда не промочите одежду (для матроса это очень важно), зато от непрерывного дождя нет спасения — он пронизывает до костей. У нас уже давно не осталось ничего сухого (ведь у матроса только одно средство для просушки одежды — солнечная погода), и приходилось надевать то, что отсырело меньше. После каждой вахты, спустившись в кубрик, мы снимали с себя одежду и сразу же выжимали ее; для этого двое брались с каждого конца, например, за штаны и выкручивали их изо всех сил. То же проделывали с куртками, чулками, рукавицами и прочим. Потом вся наша амуниция развешивалась по переборкам для проветривания. Затем на ощупь мы выбирали то, что казалось не таким сырым, и, натянув на себя (так как в любой момент всю команду могли вызвать на палубу), валились по койкам, заворачивались в одеяла и сразу же засыпали, пока не раздавались три удара по крышке люка и гнетущий душу крик: «Эй, первая вахта! Восемь склянок! Слышали новости?» — сопровождаемый угрюмым ответом снизу: «Да! Да!»