Два года из жизни Андрея Ромашова - [47]

— Я же говорила — недоразумение, — вскочила со стула Оля. — Вечно ты со своими бюрократическими замашками: раз есть бумажка, хоть какая, значит, все!

— Бумажка? А эта записка от какой-то Зои? Как она попала к Шурыгиной? Записка настоящая?

— Настоящая! — подтвердил Андрей. — Зоя Сазонова мне писала. Ну и что? Я не маленький, чай…

— Какая такая Сазонова?

— У нас в ТРАМе занимается, — вмешался Старцев. — Способная девочка. Но ведь она, кажется, невеста, гм, этого — Вадима Борчунова? Как же вы так, Андрюша?

— Вот видишь, — даже подпрыгнул на стуле завагитпропом, — значит, правду пишет эта, как ее, Лариса: отбиваешь у парня девушку, бабничаешь!..

— Опять ты скороспелые выводы делаешь! — накинулась на него Оля. Разберись сначала. Мы — близкие друзья Ромашова, знаем его. Что же тут такого? Жених прежний. Ты тут старые времена не восстанавливай! Все это сейчас по доброй воле делается. Понял? Андрей вон Зою от бандитов спас…

— Спас? Каким образом?

— Таким самым — отбил! Он же чекист. Ты что, не знаешь?

— Нет, — ответил завагитпропом, — я ведь здесь недавно, после фронта, не познакомился еще…

— Вот что, ты мне письмо Шурыгиной отдай все же, — сказал Андрей уже спокойнее. — Я действительно ее не знаю. Очень странно, как к ней попала записка от Зои. Надо разобраться… И зачем ей понадобилось это писать?

— Не знаю. — Парень задумчиво вертел карандаш. — Может, мы сами проверим… Нельзя доверять проверку такого письма человеку, на которого пишут.

— Послушайте, вы неправы, людям надо доверять, — встал Старцев. Андрея все хорошо знают, он человек очень порядочный. Через три дня у нас будет премьера пьесы, которую он написал, о революционных событиях в Симбирске. Он главную роль в ней играет, и, кстати, Зоя тоже. Я думаю, письмо ему нужно отдать. По-моему, чекисты его лучше проверят, чем вы.

— Что ж, давайте попробуем. На тебе, Ромашов, эти бумажки, разберись с ними, а нам сообщи. Постой, постой, я все же позвоню твоему начальству. На всякий случай…

— Ну и бюрократ же ты! — снова не выдержала Оля.

* * *

Андрей возвратился домой после репетиции усталый, но радостный. Завтра, меньше суток осталось, все увидят его пьесу! Его! Неужели он автор, настоящий писатель? И еще — исполнитель главной роли. Сегодня Евгений Александрович последний лоск, как он выражается, наводил. Костюмы уже готовы, декорации тоже, пригласительные билеты разосланы. А художник Колька Свешников с утра большую афишу у входа повесит… А вдруг провал? Жаль, Золотухин где-то в уезде с Крайновым. Его тоже должны были послать на эту операцию, но Лесов освободил — из-за премьеры. Так и сказал: «Ромашова на два дня освободите, у него дело не менее важное пролетарскую культуру утверждать».

Сон почему-то не приходил. В голове пролетали картины сегодняшней репетиции, слова из роли… А потом вспомнилось имя — Лариса, Лариса Шурыгина…

Кто она? Зачем написала такое письмо, откуда его знает? Был бы здесь Никита, может, и помог бы. А Лесин, когда он ему доложил об этом, только усмехнулся: «Разбирайся сам, некогда с этой ерундой возиться». Где-то он все-таки слышал имя этой девушки. Где?.. Неожиданно перед глазами всплыла картина: большая комната с подвесной керосиновой лампой над столом, уставленным бутылками и закусками. Пьяный Коренастов, он сам с гитарой, вокруг тесно столпились девушки…

Он сел на кровати. Вспомнил, наконец-то вспомнил! Девица-то из общины, что у Коренастова на другой половине жила. Зачем же она пишет такое? Погоди, погоди, Андрей Васильевич, ты же чекист… Какую цель преследовало письмо? Верно, подкузьмить, подорвать к тебе доверие. Значит, кто-то в этом заинтересован. Почему? Ты в тот дом ходил — хозяин сбежал… Так, так… Надо бы проверить на месте. Где девица живет? В Бутырках, дом 19, - сама написала. Жаль, Никита в командировке — действовать надо немедленно. Андрей тихо встал, натянул брюки, рубаху, сапоги.

…Бесконечный кладбищенский забор наконец-то окончился. Андрею почему-то стало не по себе, и он прибавил шаг. Вдруг впереди послышался лай и визг — бродячие собаки… Неприятная встреча. И зачем было тащиться в эти Бутырки немедленно? Утром, что ли, нельзя? Но что-то подсказывало: правильно. Вот и знакомая Бутырская гора. Покосившиеся ветхие лачуги. Домишки то ныряют в овраги, то взбегают вверх.

Наконец Андрей ступил на мост через Свиягу. Он вспомнил, как мальчишкой летом вместе с куликовскими ребятами приходил сюда. Счастливая бездумная пора, тогда самым главным казалось удачно прыгнуть, сделать сальто. Как давно это было!.. Он осторожно закурил, сел на перила. Где искать этот дом № 19? Осмотрелся: сереют в предрассветном сумраке дома. Да, поспешил… Где найдешь! Но что это? Вон справа на пригорке огонек. Пойти спросить? Старая покосившаяся пятистенка, из окна слышатся обрывки слов, смех, пьяное пение. Гуляют? Неудобно как-то врываться.

Обошел дом, заглянул в другое окно, темное, незавешенное, и отпрянул. Через неосвещенную комнату в светлом квадрате двери виднелся кусок стола, а за ним… беседующий с кем-то Коренастов. Сам, собственной персоной. Вот чудеса-то! Андрей непроизвольно оглянулся. Никого не видно, не бережется, значит, Филипп Антонович не боится. Интересно… Подошел к наглухо закрытым воротам с калиткой и скамеечкой рядом. Не залаял бы пес во дворе. Осторожно посмотрел вверх — на жестяный номер, прибитый к воротному столбу. Черт, не видно ничего! Погоди, погоди, ведь, кажется, девятнадцать и есть. Не может быть! Да нет — вон четко видна единица, а вторая — не то восьмерка, не то девятка. Девятка — точно!