Два чемодана воспоминаний - [23]

— Это так только кажется, — отвечал ему отец. — Из песка с водой, во всяком случае, ничего не выйдет. Только испачкаешь одежду, а маме и без того хватает возни со стиркой.

— А если я буду осторожненько и не испачкаюсь?

Господин Калман рассмеялся:

— Человек не может сделать Голема. Может быть, в прежние времена кто-то и мог делать такие вещи, но знание это утрачено. — Не спеша он отправил в рот несколько ложек салата и продолжал: — По легенде, Голем рабби Лёва состоит из чистейшей горной глины. В ней нет ни одного камешка. Из этой глины, смешав ее с водой из реки, он слепил человеческую фигуру. Он обжигал ее в огне, пока глина не стала твердой. Тогда он спрятал Голема под землею.

— Почему? — спросил Дов.

— Почему, почему? — Господин Калман швырнул вилку с ножом и воздел руки к небу, словно проверяя, не идет ли дождь. — Не надо меня об этом спрашивать, я никогда не делал Голема! В легенде говорится, что было так.

— А после?

— После он ходил вокруг того места, где лежал Голем, много-много раз, и все повторял одни и те же слова.

— Какие слова?

— Их никто не знает и не должен знать. Это колдовство, такими вещами запрещено заниматься.

— А как же рабби Ханина? — спросил Авром, покраснев. — Вместе с другим рабби они ночью, тайно создали теленка. Прямо так, из ничего. Он был в три раза меньше, чем обычный теленок, я сам читал об этом.

— Разве я тебе не говорил, что ты должен есть? — спросил отец язвительно. — Так я повторю. Ешь, сынок! И не забывай жевать, как следует, с закрытым ртом. — Он снова повернулся к Дову: — Легенда про Голема, который защитил евреев от врагов, очень красивая. Но это сказка. Только Предвечный, да святится Его Великое Имя, может защитить нас.

— Я знаю, — сказал Дов, — но я вовсе не хочу, чтобы Голем защищал нас, я хочу такого робота, чтобы считал за меня и изучал Тору.

Господин Калман вытер губы салфеткой.

— Считать за тебя Голем, может быть, и сможет. Но чтобы изучать Тору, надо иметь душу. А у Голема не может быть души, ты ведь уже знаешь, что глина души не имеет.

На этом он посчитал разговор оконченным и впал в задумчивость до конца обеда, когда полагалось сотворить молитву. Чистые детские голоса произносили на иврите слова благодарности, начинавшиеся бодрым стаккато:

Всесильный. Он узников Сиона

Осчастливил вниманием Своим

И в мечтателей превратил их.

С тех пор мы смеемся

И лишь о приятном беседуем.

Мелодия становилась все торжественнее. И, пока мы пели, в одном из садиков за окнами эхом отозвалась та же песня:

Верь Всемогущему.

Будь привержен Ему, и зло отыдет.

Во всю жизнь не увидишь

Горя и одиночества, детям твоим

Не грозит попрошайками стать.

Стоило родителям закрыть за собою дверь, как мальчишки разбушевались. Авром, по примеру Предвечного, не желал спать. Дов, во всем подражавший старшему брату, тоже решил бодрствовать.

— Отлично, — поддержала их я. — Можете сколько угодно не спать, но сперва — забирайтесь-ка в постели.

Они притащили к себе в комнату подушки со всей квартиры.

— Мы подложим их под спину. Чтобы сидеть в кровати, — объяснил Авром.

И только я расположилась почитать на диване в гостиной, как явился Симха. Рыжие волосенки его прилипли ко лбу, щеки были мокрыми от слез.

— Я хотел держать глаза открытыми, — пожаловался он, — но они сами закрываются. Авром говорит, что не примет меня больше в игру и что придет Голем и возьмет меня. И он забрал у меня подушки.

Я отложила книжку и прилегла на бок.

— Иди сюда. Мы с тобой обычные люди, нам ни к чему бодрствовать.

Он уютно устроился рядом, коротко вздохнул, словно всхлипнул, и тотчас же заснул у меня на руке. Мне казалось — я смотрю с большой высоты вниз и вижу себя и Симху — на уродливом диване, в голой комнате, освещенной яркой лампочкой. В этом было что-то жалкое, и мне стало стыдно. Как я сюда попала? Чего ищет в моих объятьях этот чужой ребенок? Я склонилась над Симхой. Ноздри его вздрагивали, но лицо было спокойным. Нежные веки, рыжие ресницы.

Симха Калман. Трехлетний малыш с локонами у висков. Иногда мне казалось, что борода вот-вот начнет пробиваться сквозь детскую кожу, казалось, что Симха родился бородатым, как его отец, отец его отца и все остальные предки.

Симха Калман. С какою радостью помогла бы я ему открыть мой мир, огромный мир за пределами тесной квартирки, короткой улицы и парка. Ему позволено видеть только Тору, Талмуд и молитвенники. А я научила бы его махать кораблям, проплывающим по Шельде. Днем повела бы его есть горячие вафли на площади Меир и смотреть кукольное представление в Погребке Пульчинеллы, а вечером — слушать игру звонаря с колокольни на Зеленой площади. Но я знала, что хочу невозможного. Симха обречен был существовать в пространстве, ограниченном двумя тысячами библейских локтей, о которых говорил Авром. И в этих границах должна была я любить его таким, каков он есть.

В доме моих родителей стоял большой ткацкий станок. Мама много лет назад заказала его в Швеции и получила ящик деталей, без схемы и руководства по сборке. По вечерам отец тщетно пытался соединить их между собою.

— Если бы ты хоть что-то об этом знала! — с упреком говорил он маме.