Два берега - [36]

Мари пришла в себя от едкого, удушающего запаха, и первое, что она увидела, было обеспокоенное лицо Александра Сергеевича со сдвинутыми бровями и сосредоточенно сжатыми губами.

— Это опять вы? — пролепетала она. — Будете учить меня жить?

— Не буду, — мрачно пообещал следователь, — бесполезно. Всегда знал, что все бабы дуры. Потому что бабы.

— Я не баба, — запротестовала Мари слабым голосом и попыталась встать.

— Лежите уж, пока снова в обморок не грохнулись. Я дежурного послал за крепким и очень сладким чаем — будете сейчас пить.

— Я не люблю сладкий чай.

— Выпьете, как лекарство, не маленькая. Хоть бы о ребенке подумала, если себя не жалко.

— Не ваше дело, — огрызнулась Мари, но чай решила выпить и действительно полежать еще, голова сильно кружилась.

— На бабу обиделась? — догадался Александр Сергеевич, который вдруг перешел на «ты». — Ты думаешь, я тут из-за денег тебе все это рассказал? Старался, искал. Не в деньгах дело. Мне тебя жалко. Ты посмотри, до чего ты себя довела, а еще мать называется. Ехидна ты, а не мать, так обращаться с будущим ребенком. Ладно, голову свою не приставишь, мужика ты не рассмотрела вовремя — но то, что сейчас ты не хочешь попытаться найти и вернуть хоть что-нибудь… Кому нужны эти твои жертвы с порванными заявлениями? Ты думаешь, он это оценит? Он этого не узнает, а узнал бы — только посмеялся. У него таких дур, как ты, было вагон и будет еще вагон. И чем больше вы даете об себя ноги вытирать — тем меньше он вас уважает, тем больше наглеет.

— Не надо, прошу вас.

— Что — не надо? Правды не надо? Правда режет глаза и колет уши? А придется. Жизнь — это не принцы на белом коне, которых вы, сумасшедшие бабы, все ждете и ждете, бесплатный сыр только в мышеловке.

— Вас что, жена бросила? — спросила Мари.

Александр Сергеевич осекся. Помолчал, глядя на девушку.

— Да, бросила.

— Это давно было?

— А что?

— Просто интересно. Вы поэтому теперь всех женщин ненавидите, а еще больше ненавидите тех мужчин, ради которых женщины готовы на все.

— Ненавижу… да никого я не ненавижу. Жена, кстати, обратно потом хотела вернуться — я не пустил. Нахлебалась она со своим принцем. Поняла, что надо не принцев выдумывать, а с нормальным мужиком нормально жить, только поздно уже было. А вот мужчин… И что же такого в этом воре, если ради него ты готова на все? Уголовник, плохой муж, плохой отец, понаделал и побросал детей, обокрал несколько семей…

— Что бы вы понимали! Он… он… он прекрасен! — выпалила Мари, зажмурившись. — Он похож на Христа. У него изумительные глаза и точеные руки, руки, которые можно целовать бесконечно!

Следователь рассматривал девушку со странной смесью жалости, интереса и удивления.

— Ты, случайно, в детстве головой не падала? Ты понимаешь, что мужчину надо выбирать не по красоте его рук и не по цвету глаз, а по его мужским качествам? Чтобы он стал мужем и отцом, чтобы он был надежный, чтобы стал каменной стеной, чтобы на него можно было положиться? Красота — дело проходящее и малополезное.

— Не всему же быть полезным! — Мари раскраснелась. — Или менты в музеи не ходят, на картины не смотрят, стихов не читают, а ценят только хлеб с колбасой? И женщину оценивают по умению готовить, а мужчину по толщине кошелька?

Мари сама не заметила, как села и выпила практически весь чай. Она уже чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы уйти домой, но ее захватил разговор. Немолодой следователь, так низко оценивший ее любовь и жертвенность по отношению к столь дивному существу, как Митя, ее разозлил. Мари решила доказать свою правоту, а заодно и «уесть» противного мента, который посмел рассуждать о ее муже с позиции не низшего, не равного, а даже страшно подумать — высшего. Как будто он мог сравниться с Митенькой! Митенька, как Карамазов, мог воровать и предавать, но оставался прекрасен.

— Правильно от вас жена ушла, — откровенно объявила Мари, — я бы тоже ушла. Небось цветы раз в год дарили, а приходя домой, не «Здравствуй, родная, хочешь я прочитаю тебе стихи, которые написал сегодня, думая о нашей любви» — а «Жрать давай, почему еда еще не на столе?» — говорили.

— Зато я не только ничего у нее не украл, а, наоборот — при разводе многое оставил ей, что было мое. Чтобы она начала нормальную жизнь. И квартиру разменяли так, что ей досталась хорошая однокомнатная в зеленом районе, а себе взял комнату в коммуналке на паршивой окраине. Мебель всю отдал, почти всю технику. Были бы дети — вообще ничего бы не взял, ни единой мелочи, кроме своей одежды.

— Подумаешь, — буркнула Мари, но, если честно, возразить было нечего. — Я говорю, что женщину любить надо. Боготворить. А не делать из нее бесплатную прислугу.

— Как Митя твой? — ехидно поинтересовался Александр Сергеевич.

— Да, как мой Митя. За три месяца я ни разу не занималась никакой бытовухой, и никогда он меня не обидел. На руках носил, ласкал, целовал, и было очевидно, что любит.

— Ненадолго же его хватило, — хмыкнул следователь, а Мари неожиданно разрыдалась.

Она вытирала слезы ладонями, размазывая косметику по лицу и стала похожа на уличного мальчишку-гавроша.

— Тебе нельзя плакать, — смешно засуетился вокруг нее Александр Сергеевич, не зная, что делать. — Не плачь, ну, пожалуйста! Попей вот еще чаю…