Два актера на одну роль - [142]

И в самом деле, Хуанчо шел навстречу чудовищу с тем уверенным, смелым видом, перед которым отступают даже львы.

Удивленный появлением нового противника, бык остановился; он испустил глухой рев, стряхнул пену с морды, поскреб землю копытом, потряс раза два-три головой и отступил на несколько шагов.

На Хуанчо было любо посмотреть: лицо его выражало непреклонную решимость, глаза неотступно преследовали животное, и казалось, что от этих ярких черных звезд исходят невидимые лучи и вонзаются в быка наподобие стальных стрел. Сам того не подозревая, матадор прибегал к магнетизму, при помощи которого укротитель Ван-Амбург побеждал тигров, и они, дрожа, разбегались по углам клетки.

При каждом шаге человека вперед свирепый бык отступал на шаг назад.

Видя это торжество силы духа над грубой силой, зрители пришли в исступление: они аплодировали, кричали, топали ногами; любители корриды изо всех сил потрясали колокольчиками и тамбуринами, которые они приносят с собою в цирк, чтобы производить как можно больше шума. Потолок содрогался от неистового восторга верхних ярусов, и отвалившиеся куски его росписи облаками белой пыли разлетались по цирку.

Матадор, заслуживший столь горячее одобрение, поднял голову — его глаза блестели, сердце трепетало от радости — и посмотрел туда, где сидела Милитона, точно желая принести в дар красавице доносившиеся со всех сторон крики «браво» и разделить с ней поклонение толпы.

Минута была выбрана неудачно. Милитона уронила свой веер, и дон Андрес поспешно поднял его, как человек, готовый воспользоваться любым предлогом, чтобы хоть немного укрепить непрочную нить нового знакомства; он как раз вручал ей веер с довольным видом и примерной учтивостью.

Девушка невольно улыбнулась и поблагодарила Андреса за любезность ласковым кивком головы.

Эта улыбка была перехвачена Хуанчо; губы его побелели, лицо позеленело, глаза налились кровью, пальцы крепко сжали ручку мулеты, и острие опущенной шпаги три или четыре раза судорожно вонзилось в песок.

Бык, выйдя из-под власти гипнотического взгляда человека, приблизился к противнику, а тот даже не подумал занять оборонительную позицию. Расстояние, разделявшее животное и человека, угрожающе уменьшалось.

— А парень и в ус себе не дует! — говорили зрители, не слишком склонные к волнению.

— Берегись, Хуанчо, — восклицали другие, более человечные. — Хуанчо, жизнь моя, сердце мое, душа моя, бык прямо перед тобой.

А что же Милитона? Привычка ли к корриде притупила ее чувствительность, или она полностью доверяла непревзойденной ловкости Хуанчо, а может быть, не слишком беспокоилась о человеке, чье сердце так глубоко затронула, — неизвестно; лицо девушки оставалось спокойным, ясным, словно ничего особенного не случилось, лишь легкий румянец появился на ее щеках, да кружево мантильи стало чуть быстрее подниматься и опускаться на ее груди.

Крики зрителей вывели Хуанчо из оцепенения, он отпрянул от быка и потряс перед его мордой кроваво-красной мулетой.

Инстинкт самосохранения и честолюбие гладиатора боролись в душе Хуанчо с желанием посмотреть, что делает Милитона; в эту опасную минуту брошенный в сторону взгляд, невольная рассеянность могли стоить ему жизни. Что за ужасное положение! Ревновать, видеть возле любимой женщины внимательного красивого кавалера и в то же время находиться посреди арены под взглядами двенадцати тысяч зрителей, на расстоянии двух дюймов от рогов разгоряченного, свирепого быка, которого надо поразить лишь в определенное место и определенным способом под страхом быть обесчещенным!

Вновь овладев «юрисдикцией», как говорится на жаргоне тореро, Хуанчо крепко уперся каблуками в землю и сделал несколько движений мулетой, чтобы заставить быка опустить голову.

«Что говорил ей этот волокита, этот франт? А она еще так ласково ему улыбалась», — размышлял Хуанчо, позабыв о грозном противнике, и помимо воли взглянул на амфитеатр.

Бык воспользовался этим и бросился на человека; захваченный врасплох, тот отскочил назад и нанес удар почти вслепую; клинок вошел на несколько дюймов в тело быка, но, попав не туда, куда следовало, уперся в кость, от яростного движения животного вылетел из раны вместе с фонтаном крови и упал в нескольких шагах от Хуанчо. Матадор был безоружен, бык — полон жизни: неудачный удар еще больше разъярил его. К месту боя сбежались чуло, размахивая своими розовыми и голубыми плащами.

Милитона слегка побледнела, старуха восклицала «ах» и «Боже мой» и стонала, как кашалот, выброшенный на берег.

Эта непостижимая оплошность Хуанчо вызвала в цирке оглушительный рев, до которого испанский народ большой охотник. То был ураган брани, воплей, проклятий: «Fuera! Fuera![46] Собака, вор, убийца! На каторгу его, в Сеуту! Искалечить такое превосходное животное! Мясник, палач!» — кричали отовсюду зрители и добавляли все ругательства, какие может подсказать южанам их чрезмерная экспансивность.

Хуанчо стоял под этим градом оскорблений, кусая губы, свободной рукой он разорвал свое кружевное жабо. Рукав куртки был порван, и на коже виднелась длинная лиловая ссадина, проведенная рогом быка. Вдруг матадор покачнулся, казалось, он упадет, сломленный обуревающими его чувствами; но он тут же взял себя в руки, подбежал к шпаге, словно в голове его созрел какой-то план, схватил ее, выпрямил искривленное лезвие, наступив на него ногой, и отвернулся от той части цирка, где сидела Милитона.