Душница - [6]

Поднимаясь, стукнулся головой о столешницу и потом с полминуты стоял перед окном, потирая макушку. В окне была видна детская площадка, сейчас пустая. Только на игрушечной лавочке сидел, смешно вытянув ноги, какой-то человек в синем плаще — лёгком и потрёпанном. Хотя по виду на бомжа незнакомец не тянул: побритый, «ухоженный».

Смотрел человек прямо на Сашку.

Пару мгновений Сашка, замерев, старался не двигаться и даже не дышать. Потом сообразил, что незнакомец глядит не конкретно на него, а вообще на их окна.

— Ты чего копаешься, Турухтун? Чайник уже закипел. Иди, давай… Эй, ты в порядке?

Сашка оторвался от окна и рассеянно кивнул:

— В порядке…

Они попили чаю и двинули к Лебедю.

Ножик Сашка вынул и запрятал в самом дальнем углу нижнего ящика стола. Дверь запер на все замки.

Когда проходили мимо арки во двор — не выдержал, глянул.

На детской площадке никого не было.

* * *

«…не приходя в сознание, на семьдесят шестом году жизни…»

Часть вторая

В школу он вернулся в понедельник. Прибежал вовремя, со звонком. Сел рядом с Лебедем и осторожно привязал к крючку сбоку парты медную цепочку.

Проходили сферу и её свойства. Сашка начертил в конспекте циркулем окружность, обозначил пунктиром ось, нарисовал дуги. На дедов шар старался не смотреть и к шепоткам за спиной не прислушиваться.

Шар на сферу в конспекте был совсем не похож. Чуть вытянутый, размером с футбольный шлем или солдатскую каску; цвета вишнёвого сиропа, щедро разбавленного водой.

Папа сказал: зато с нi-float-покрытием, от преждевременного сдувания. И повышенная чувствительность к магнитному полю, в случае чего — девяностопятипроцентная вероятность, что мимо проводов-душеловов не пролетит. Мама на это устало улыбнулась и попросила Сашку, чтобы говорил с дедушкой как можно чаще.

Сашка пообещал.

Отцу — потом, когда мама ушла спать, — Сашка пообещал учиться лучше прежнего, лучше всех в классе.

Дедовы операции очень дорого стоили, а ещё дороже — те полторы недели, когда его не отключали от аппаратов. Могли бы и дольше не отключать, но доктор сказал: нет смысла, — сказал: лучше уже никогда не будет, в последние дни даже наметилось ухудшение.

Мама всю ночь проплакала, а потом согласилась.

Отец залез в долги, чтобы оплатить деду шар и приличное место в душнице. И теперь у Сашки было два выхода: учиться на одни десятки или вылететь из школы в государственный лицей, сильно поплоше этого и на другом конце города.

Шара он стыдился. С тех пор, как родители забрали шар из аниматория, Сашка ни разу с ним не говорил.

Не знал, о чём. Не знал, как.

Заперся в комнате — теперь принадлежавшей только ему одному — и сказал своим, что готовит уроки. Правда: готовил. За полторы недели слишком многое пропустил.

Шар висел над дедовым столом и едва заметно покачивался. К вечеру первого дня Сашка не выдержал, осторожно взял его в руки и прижался ухом к упругому боку.

Внутри было тихо. Если бы не подвешенный у основания жетон из нержавейки — ни за что не отличил бы от обычного гелевого шарика.

Но с жетоном, с медной цепочкой, со слишком нарочитым узором нано- проволоки, вживлённой в ткань, шар выглядел именно тем, чем был: дешёвым, безвкусным, жалким.

Сашка говорил себе и Лебедю, что злится из-за деда: тот был достоин большего. Поэт и всё такое.

Лебедь молча кивал. Сочувствовал.

На переменке Сашка не знал, куда себя деть. Шар казался обузой, ходить с ним было неудобно, он ощутимо тянул руку вверх, раскачивался, даже если не было сквозняка. Сашка подумывал оставить его в классе, но не решился. Это выглядело бы неприлично: дед только недавно умер, нельзя же так вот сразу. Курдин обязательно сострил бы что-нибудь про дикарей, не чтящих своих покойников.

Сам Курдин уже ходил без шарика. Как подозревал Сашка, не в последнюю очередь из-за его и Лебедя; но кажется, Курдин даже был рад избавлению. Наигрался, зло думал Сашка.

Когда они возвращались с Лебедем после большой перемены, Курдин с Вадей и Бобырко стояли возле лестницы и о чём-то приглушённо переговаривались. Сашка на миг запнулся, но потом выровнял шаг и пошёл прямо на них, глядя Курдину в глаза. Тот, наверное, что-то такое прочёл в выражении Сашкиного лица; замолчал и уступил дорогу.

И ни слова не сказал вслед.

На физике Сашка тянул руку, и на биологии, и на истории. Лебедь завистливо хмыкал. Две восьмёрки и десятка; чуть лучше, чем обычно. Но радости Сашка не испытывал… ни радости, ни гордости. Только усталость, горечь и пустоту.

Вернувшись домой, он достал из кармана сложенную вчетверо заметку, развернул и в который раз перечитал. Заметку писал Антон-Григорьич. В общем, получилось тепло и душевно.

Сашка представил, как отреагировал бы на неё дед. Наверняка метал бы молнии, позвонил бы Антон-Григорьичу и, не стесняясь в выражениях, сообщил всё, что думает по поводу «человека непростой судьбы», «борца за гуманизм, не имеющий границ, прописки и национальности», по поводу «сложных внутренних противоречий, которые отразились в его поэзии последних лет».

Он посмотрел на шар, привязанный над дедовым столом. Тот покачивался, словно водяной цветок, какая-нибудь диковинная актиния в плавном, невидимом потоке.