Душевный лекарь. О пути христианина в современном мире - [15]

Что такое монашество?

Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу.

(1 Кор. 7, 32).

Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение.

(Флп. 1, 21).

Келья – гроб, и дверью хлоп!

Русская пословица.

Монах есть тот, кто держится одних только Божиих словес и заповедей во всяком времени и месте и деле.

Преподобный Иоанн Лествичник († 649).

Быть монахом не то есть, чтоб быть вне людей и мира, но то, чтоб, отрекшись от себя, быть вне пожеланий плоти и уйти в пустыню страстей* (* т. е. в бесстрастие).

Преподобный Никита Стифат (XI век).

Монах тот, кто во всем делает себе принуждение.

Авва Захария.

Понуждение себя на всякую заповедь Божию составляет отличительную черту инока.

Преподобный Иоанн Колов (V век).

Три главные делания инока: бояться Бога, молиться Богу и делать добро ближнему.

Нищета, скорбь, теснота и пост – вот работные орудия монашеской жизни.

Преподобный Пимен Великий († 450).

Ум монаха должен быть подобен страже в военное время, когда со всех сторон окружает неприятель, искуснейший в своем деле, действующий по большей части скрытно и медленно, годами уготовляющий падение.

Иеромонах Арсений Святогорец (XIX в.).

Монашество есть подвиг вышеестественный. Оно есть тоже мученичество в сути своей, лишь для поверхностного невежественного взгляда представляясь чем-то иным, неопределенным. Подобно мученичеству, монашество требует, чтоб ему предшествовало отречение от мира. Как подвиг мученичества начинается различными терзаниями тела, а совершается смертью его, так и подвиг монашества начинается отсечением своей воли и своих разумений, отсечением от плотского наслаждения, а совершается умерщвлением души и тела для греха, оживлением их для Бога.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) (1807–1867).

Вот что бывает с приступающим к Богу: сперва искушение, потом скорби, затем труд, уныние, нагота, страсти, теснота, уничижение. Ибо в сем обнаруживается терпение и искусство верных. Во всем этом препобеждает тот, кто всем сердцем предает себя управлению Божию и пребывает в воле Божией. Бог требует от нас только совершенной решимости и Сам подает нам силы и дарует победу, как написано: щит Он для всех, уповающих на Него (Пс. 17, 31).

Если же хочешь приступить к строгому житию монашескому, чтобы достигнуть большого совершенства, то, пока не положишь в уме своем, что ты преставился уже от жизни сей, и не будешь на мир сей и на славу его взирать как на разоренную кущу, до тех пор не возможешь преодолеть земные страсти и мирские похоти… У воинов брань кратковременная, а у монаха продолжается до отшествия его ко Господу. Посему надобно приступать к делу со всем тщанием, трезвенностью и терпением…

Преподобный Ефрем Сирин (IV век).

Отрекшийся от житейского, то есть от жены, имения и прочего, внешнего лишь человека сделал монахом, а не внутреннего. Но кто отрекся от страстных помыслов о всем этом, тот сделал монахом и внутреннего человека, который есть ум. И такой есть истинный монах. Внешнего человека легко сделать монахом, если захочешь, но не мал труд – сделать монахом человека внутреннего.

Преподобный Исихий Иерусалимский (V век).

Монашеский обет при пострижении есть торжественно заявленная решимость серьезно отнестись к своему званию христианина. Звание это в существе своем остается то же, которое было раньше, но отношение к нему меняется…

Если человек чувствует тяжесть греха, он делает усилие, связывает эту волю обетом. Вот истинная психология монашеского обета: смиренное сознание высоты общехристианского обета и недостатка своих сил для его осуществления…

Слышишь, друг, стоны покаяния, смиренного сознания греховности, при которой остается надеяться лишь на неиждиваемое богатство милости Божией! А миряне часто изображают настроение монаха в противоположном тоне. «Я-де настолько хорош, что мало мне общехристианского идеала, давайте высший. Вы-де, миряне, предо мной – существа низшие. Я дал обеты, каких вы не давали. Я выше, мол, вас по самому званию монашескому». Если бы у монаха явилось такое настроение, то это было бы очень печально.

Свщмч. Иларион (Троицкий), архиеп. Верейский, Петроградский († 1929).

…То же самое можно сказать о других обетах. Они кажутся порой очень внешними; скажем, обет бедности или нестяжательности, казалось бы, очень прост. Во-первых, иногда он как будто очень прост, потому что и без него ничем не обладаешь. Но это совсем не так просто, потому что в момент, когда говоришь: да, я мог бы это иметь, но больше не могу, потому что отрекся от этого, – самый ничтожный предмет вдруг делается таким привлекательным, таким желанным… Я в 1939 году произнес монашеские обеты, через неделю попал в армию и началось армейское житие. Помню, как-то вечером я сидел и читал; рядом со мной лежал огрызок карандаша – с одной стороны подточенный, с другой подъеденный, соблазняться было действительно нечем. И вдруг краем глаза я увидел этот карандаш, и мне что-то сказало: ты никогда больше за всю жизнь не сможешь сказать: «это мой карандаш». Ты отрекся от всего, чем имеешь право обладать… В течение нескольких часов я сидел перед этим огрызком карандаша с чувством, что я не знаю, что бы дал, лишь бы иметь право сказать: «Это мой карандаш». Причем, практически он был мой карандаш, я им пользовался, я его грыз. И он не был мой; и вот тогда-то я почувствовал, что не иметь – одно, а быть свободным от предмета – совершенно другое дело.