Душевные омуты. Возвращение к жизни после тяжелых потрясений - [57]

Мне кажется, что это белокаменное окружение и ярмарка противостоят всему человеческому. Ярмарка у меня вызвала много эмоций, но все они преходящи. Белый камень, наверное, останется навсегда, но он не несет в себе такого эмоционального заряда, как собака или какие-то исторические реликвии.

Эмоционально окрашенная реакция Джулии на сновидение поражала своим совершенным спокойствием и безусловным принятием. Она чувствовала, что это был «философский» сон, – и судила она не столько по тому, что он ей «сказал», сколько по тому, что он ей «открыл», что она по-новому пережила и в себя впитала. Она быстро осознала существующие во сне полярности, вечный белокаменный город и кипучую ярмарку жизни, которую Йетс назвал «бурлящей клоакой человеческих чувств»[115]. Скрываясь от своего странствия под мощным и надежным прикрытием папы и мужа, она не жила своей полной жизнью и не рискнула перейти пропасть.

Сон Джулии включает противоположности. Быть в потоке жизни – значит страдать от присущих ей потерь, бродить по ее топким болотам, чтобы обрести величайшую мудрость, позволяющую видеть и саму жизнь, и то, что выходит за ее границы. Казалось, что после этого сна Джулия изменилась; сон дал ей значительно больше, чем общее представление о жизни. Мудрость этой душевной деятельности, внесшей в сновидение напряжение противоположностей, позволила Джулии отойти от прежней жизненной парадигмы и открыть для себя новые, более широкие возможности. Вследствие развития образного представления о своем Я стали значительно богаче возможности ее выбора. Она по-прежнему испытывала печаль и страх и переживала потерю, но теперь она знала, что ее потеря – это не конец: за ней находится белокаменный город.

Незнакомый Джулии поэт Райнер Мария Рильке написал стихотворение о потере, о «белокаменном городе», который появился в его воображении, и об ощущении, которое вызвал этот образ:

Ни звука в ответ,

простор беспросветный.

Звезды моей нет,

все поиски тщетны.

Тысячи лет мертва

звезда моя. Слышу слова

в проплывшем челне,

жуткие были;

дома часы на стене

пробили.

Туда я вернусь?

Из сердца вон я рванусь,

чтобы молиться,

пока небо длится.

Но одна из всех звезд

сохраниться должна.

Думаю, знаю,

где эта одна

звезда; и во мраке бел

этот город, который цел

в небе на самом конце луча…[116]

Посреди притоков и оттоков жизненной энергии всегда исчезающее видение белокаменного города посещает лишь тех, кто «преодолел» вязкую топь потерь.

К тем, кто ее «преодолел», приходит такое невыразимое ощущение сладости, которое человек, корчась в адских муках, не может себе даже представить. Я сразу вспомнил Эдипа в Колоне, Йетса в конце жизни и собственный сон, который предшествовал исцелению[117]. Говорят, что на девяностом году жизни Софокл вернулся к теме Эдипа, трагической истории о жизни человека, который, не ведая, что творит, навлек проклятье на себя и на своих потомков. Когда наступила катастрофа, приговоренный к изгнанию Эдип долгие годы провел в одиночестве и раскаянии. Эти страдания сделали его кротким и смиренным по отношению к богам, и, придя умирать в Колон, он получает от богов прощение и благословение. И тогда слепой, но искупивший свою вину Эдип, который «пережил» и «преодолел», может сказать: «Страданье и скитанье без предела довольным жизнью сделали меня»[118]. А старый и больной Йетс, вспоминая изломы своей жизни, в 1929 г. приходит к такому выводу:

Нам нужно петь и смеяться,

На нас нисходит отовсюду благодать,

И все благословенно, что мы видим[119].

Ни один молодой человек не может написать такие строки. Для этого нужно ждать десятилетия и, поставив свою жизнь на карту, встретиться с испытаниями и их преодолеть. Приведенные выше строки завершают длинный текст, в котором Йетс признает все поражения, разочарования и потери, испытанные им в жизни. Здесь нет ни капли поверхностного оптимизма, а лишь углубленная мудрость человека, который большую часть своей жизни находился в гиблом омуте и из смердящих испарений создал свою жизнь и сотворил свою поэзию.

В самый критический момент моей учебной аналитической практики, когда по многим причинам, прежде всего по финансовым, я уже подумывал о том, чтобы прекратить обучение, мне приснился сон, который меня очень глубоко задел. Главный мотив сновидения был такой: я шел вместе со своим сыном Тимом через прекрасный высокий сосновый лес, в котором тогда лежал снег. Тим мне сказал: «Когда ты достаточно пострадаешь и станешь высоким, как эти сосны, то снег станет для тебя благодатью, как манна небесная».

Если снежный покров делает деревья еще красивее, то, конечно, у нас возникает явное ощущение нисходящей благодати. Мой чувственный отклик был следующим: если я смогу выдержать все тяготы жизни, «преодолеть» их, то на меня может снизойти благодать. Мой сын сам по себе был для меня величайшим даром, а также внутренним символом всех моих лучших потенциальных возможностей. Да и само сновидение представляло собой дар, так как сыграло далеко не последнюю роль в моем «преодолении» в самое сложное для меня время.

Нет ничего случайного в том, что, глядя на болото, я обратился к сновидениям и мудрости великих писателей. Те из нас, кто «прислушиваются» к своим снам, знают о том, что в психике происходит активная деятельность, которая резонирует с содержанием сна. С одной стороны, нас влечет в трясину сомнений, отчаяния и в десятки других душевных омутов, с другой стороны, на нас нисходит благодать исцеляющих образов, которые стремятся скомпенсировать, скорректировать и развить сознательную личность. Испытав страдания, мы можем познать более глубокий смысл. Но поскольку невроз, как сказал Юнг, – это страдание, в котором еще не найден смысл, мы не можем ни избавиться от страдания, ни двигаться дальше. Как Рильке и как Джулия, которые увидели вечный белокаменный город, мы можем найти внутреннюю опору для психики в «преодолении» непроходимой трясины.