Душевные омуты. Возвращение к жизни после тяжелых потрясений - [27]

Большинство отношений либо крепнет на некоторое время вследствие психологического слияния партнеров, ограничивающего их личностный рост, либо претерпевает разрыв под бременем неоправданных ожиданий. Здоровые отношения возможны лишь тогда, когда человек, который их формирует, является независимой личностью. По мнению Рильке, сущность истинных отношений между людьми определяется тем, что они делятся друг с другом своим одиночеством:

Я считаю, что величайшая задача в отношениях двух людей заключается в том, что каждому из них следует охранять одиночество другого[69].

Эта самая большая жертва, которую мы можем принести друг другу, даже признавая то, что другой человек также одинок.

За ужасом, за молчанием этих бесконечных пространств, скрыта высокая ценность индивидуального человеческого странствия. Пытаясь избежать своего жизненного пути, переложив его на другого, сдавшись перед страхом одиночества, я не только разрушаю уникальный смысл своей жизни, который обязательно хотел постичь, но и обременяю человека, которому признался в любви. Таким образом я лишаюсь возможной доли космического богатства, которое должен воплотить в жизнь. Только получив радикальное ощущение своей уникальности – себя, отличающегося от своих родителей, отличающегося от вас, отличающегося от того, кем я был раньше, – я обретаю способность восприятия часто ужасающего, но всегда обогащающего изобилия и полноты жизни.

В трясине сомнений и одиночества перед человеком стоит задача – найти здоровое сомнение, которое освободит даже Иксиона от стального колеса прошлого, и пережить одиночество, позволяющее ощутить и свою индивидуальность, и сущность любых отношений. Юнг сумел дать точное описание этого чудесного баланса:

Одиночество не обязательно противоречит общению с окружающими, ибо ни один человек не является более чувствительным к общению, чем человек одинокий, и общение становится полноценным лишь тогда, когда каждый человек помнит о своей индивидуальности и не отождествляет себя с другими[70].

Глава 4. Депрессия, отчаяние и ощущение ненужности

Три ворона

Есть старая шотландская баллада, которая называется «Три ворона». Однажды три ворона сильно проголодались, но знали, что скоро найдут недавно погибшего рыцаря, которым смогут поживиться. Его собака уже не гоняла зайцев, его сокол уже сам искал себе добычу, а его возлюбленная уже нашла себе другого кавалера. Поэтому вороны решили, что из костей доблестного рыцаря они построят гнездо, из волос его соорудят мягкую подстилку, а телом воина будут питаться.

Так и нам нередко начинает казаться, что ужасная троица, состоящая из депрессии, отчаяния и ощущения ненужности, находится совсем рядом; словно три ворона, сидящие у нас за окном, эти ощущения будто ждут, чтобы мы оступились, и тогда они полностью овладеют нами. Не эта ли черная птица охотилась за душой главного героя новеллы Эдгара По «Ворон»? Разве не называл Уинстон Черчилль свою депрессию «черным чудовищем»? Не играл ли Кафка, у которого помутился рассудок, со своим именем, называя свою депрессию «вещим вороном»?[71] Не испытывает ли каждый из нас дрожь, едва ощутив где-то поблизости присутствие этой троицы, причем не только в самые мрачные дни своего одиночества, но и в свои самые лучшие часы, когда мы целиком во власти счастья и благополучия?

Эти три ворона хорошо известны всем: они каркают, когда мы хотим спать, закрывают нам кругозор, когда мы оглядываемся вокруг, и напоминают нам о вырытой в земле черной яме, в которой мы рано или поздно окажемся.

В той мере, в которой для нас нормальны соответствующие биоритмам ощущения ежедневных колебаний внутренней энергии, приток и отток гормонов и даже огромный энергетический спад, который мы называем сном, – мы вправе считать нормальными периодические перемены в настроении. Как мы могли бы представить себе сущность наслаждения, если бы не имели возможности сопоставить его с противоположным ощущением. Вместе с тем наше одержимое стремление обрести безграничное счастье, присущее всей современной культуре, исказило реальную жизнь. Такое стремление к счастью может привести прямо в ад.

Когда какая-то вещь, даже очень хорошая, становится односторонней и исключает другую сторону, в нее вселяется дьявол. Под воздействием нашей одержимости даже доброта может оказаться дьявольской. Рассмотрим введенное Юнгом понятие Тени в качестве обязательной темной стороны любого света; как отметил Юнг, в действительности «чем больше света, тем больше мрака»[72]. Стоит задуматься о нравственном пыле пуританства, заполонившем наши церкви, о хунвейбинах, которые с цитатником Мао в руке доводили интеллектуалов до животного состояния, или даже о старой, распространенной в Филадельфии поговорке, что квакеры сюда пришли «делать добро» и «сделали очень много добра»[73].

Такие конфронтации с Тенью содержат внутреннее побуждение к расширению сознания и обогащают ощущение реальности, которое иначе останется поверхностным. Поэтому мы можем даже сказать, что депрессия становится Тенью культуры, целью которой является инфантильная фантазия об абсолютном счастье.