Душевные омуты - [47]

«Зависимая» личность и личность, страдающая навязчивой одержимостью, по-видимому, относятся к противоположным полюсам на шкале неврозов. Первая устраняет избыточную тревогу, избегая принимать решения и заключать договоренности, унижаясь перед другими и отказываясь от достижения личностной целостности ради возможности собирать крохи с чужого стола. Ответной реакцией страдающей навязчивой одержимостью личности на неоднозначность жизни является усиление напряженного контроля, вызванное постоянной необходимостью справляться с импульсами тревоги. Внимание таких людей преимущественно сосредоточено на мельчайших подробностях, поэтому иногда они теряют общее представление о происходящем. Часто они становятся трудоголиками, слишком рациональными и очень скупыми на проявление эмоций и по отношению к себе, и по отношению к другим.

При личностных расстройствах сложнее всего проследить, как наносится вред хрупкой ранимой душе ребенка, очень юное Эго которого совершенно не способно осознать травматическое переживание и отключить жизненно важную чувственную функцию, помогающую взрослому человеку оценивать все внешние явления и адекватно на них реагировать. Тогда природная сущность человека сильно деформируется и он оказывается втиснутым в стратегию жизни, которая является для него патологической, а зачастую — и патологизирующей.

Весьма прискорбно, что такие люди редко приходят на терапию, где им обязательно придется пройти через конфронтацию с ужасными детскими переживаниями, от которых они защищаются изо всех сил. Когда человек, страдающий личностным расстройством, обращается за терапевтической помощью, его чрезвычайно трудно исцелить из-за его сопротивления, а иногда — из-за его неспособности к интериоризации. Способность человека по-настоящему признать, что он чувствует, и взять на себя ответственность за свои чувства — это первый признак того, что он сможет получить исцеление в терапии или в отношениях с другими людьми.

Повторяю: его просят сделать то, что ему кажется невозможным, — ощутить чрезвычайно сильную боль и стойко ее выдержать, не подавляя болезненных ощущений. В один прекрасный день может наступить исцеление не только благодаря определенной интерпретации или терапевтической интервенции, а в результате установления последовательных, продолжительных отношений с характерным для них проявлением такого заботливого внимания, которого человек не ощущал даже в глубоком детстве. Такое кардинальное изменение ощущения своего Я, восприятия Другого и рефлексивной связи между ними требует долгих лет терпеливой внутренней работы.

Хотя с точки зрения терапии понятие «личностные расстройства» вызывает самые большие разногласия, в данном случае задача терапии остается прежней: «пережить» и «преодолеть», высоко подняв голову, встретить тревогу и покончить с ее властью. Но очень нелегко выдержать эту первичную тревогу и пойти на риск, связанный с отделением от структуры своей личности, которая развивалась для того, чтобы просто выжить. Чем более подавляющим является первичное переживание, чем более серьезным оказывается ущерб, нанесенный Эго, тем более сложной и трудновыполнимой становится задача. У каждого из нас есть и стратегии управления тревогой, о которых говорилось выше, и соответствующие рефлекторные реакции на эту тревогу.

Дело лишь в том, какова психическая организация этих реакций. Чем более глубокими и рефлекторными являются эти структуры, тем крепче они держат нас у себя в плену. Проявление испуга становится нормальным и естественным. Ощущение тревоги, которая порождается нашей индивидуальной историей и от нее зависит, тоже нормально и естественно. Экзистенциальный страх, возникающий из-за хрупкости человеческого бытия, тоже вполне нормален и естественен. Вся разница лишь в уровне аффекта, а также в природе и последствиях наших реакций. Так как у каждого из нас развиваются рефлекторные реакции на эту тревогу, на глубоком и зачастую бессознательном уровне мы становимся пленниками собственной истории. А из-за того, что наша история и реакции на нее остаются жестко запрограммированными, независимо от уровня нашего осознания этой динамики, то волей-неволей мы способствуем периодическому повторению травматических страданий. «Куда б ни полетел, я окажусь в Аду; ведь Ад — я сам».

Есть существенная разница между нормальной тревожностью и тревогой, которая вцепилась в нас невротической мертвой хваткой. Полноценной жизни в окружающем мире присуще частое ощущение импульсов тревоги — такой жребий выпал на долю человека, обладающего чувственной сферой. С этой тревогой никогда не стоит шутить. Она становится психологической проблемой, если лишает нас возможности полноценно жить своей жизнью. И если она мешает реализации нашей жизненной стратегии, то превращается в моральную проблему. Так что же мы тревожимся?… Ведь мы по-прежнему стремимся жить полноценной жизнью.

Задумаемся над словами об эпитафии, которую написал себе Никое Казанцакис: «Я ничего не хочу. Я ничего не боюсь. Я свободен». Трудная, но достойная цель в жизни. Тревога — это цена билета на жизненное странствие; нет билета — нет странствия; нет странствия — нет жизни. Мы можем бежать от тревоги, сколько хватит сил, но это значит, что мы бежим от своей жизни, которая у нас одна. Как заметил Фрейд, задача терапии — помочь человеку перейти от невротических неудач к обычным жизненным неудачам; ведь есть же у нас побуждение повернуться лицом туда, куда мы не можем обратиться, выдержать то, что не в силах выдержать, назвать то, что нельзя выразить словами и что постоянно нас преследует. Повторяю: каждый день нам приходится выбирать между депрессией и тревогой.