Я в тот день домой пораньше отпросился, и уже уходил. Но начался налет. Визг, вой, грохот. Но любопытно, смотрю. Даже не думал, что голову лучше не поднимать. И вижу, стену склада и бытовку, откуда я только что ушел, рвет в клочья. И тут — второй взрыв, прямо в облаке разлетевшегося в разные стороны угля. Наверное, что-то тяжелое сбросили, первый взрыв намного слабее был. Там, где только что был склад, встало облако желто-оранжевого пламени. В общем, такой был взрыв, что даже тел не нашли, так, кусочки.
— Страшно было?
— Не то слово. Стыдно вспомнить. Но я о другом хотел сказать. Понимаешь, оказывается, что я не хуже того грека вспомнил всю бригаду. Дядю Колю, дяду Вову, Николай Петровича — да всех! — его голос сорвался. — В деталях могу рассказать, где кто сидел, как выглядел, во что был одет. Я ж с обеда уходил, мужики еще на работу не встали, сидели, перекуривали. А потом я долго мечтал, чтобы такое же облако над всей Германией встало. И выжгло там всех, как клопов!
Я слегка подтолкнул собеседника.
— Долго мечтал?
— Долго. А вчера вдруг понял, что это было. Не было там никакой особо мощной бомбы. Бомба была обычная. То адское пламя — всего лишь от угольной пыли и кислорода. Получилось что-то типа оксиликвитов, о которых нам рассказывали и на химии, и на военной кафедре. Огромная поверхность горения, и никакой мистики. Та же взрывчатка. Топливо — почти чистый углерод, а окислитель — вот он, мы им дышим.
— Так выходит, в оксиликвитах особого смысла нет? Можно сделать проще?
— Ну да, получается, — пробормотал представитель самой мирной профессии. Создать облако и поджечь его. Только вот с углем будет неудобно.
— Похоже, ты неплохо знаешь химию, — польстил я собеседнику.
— Увлекался! — ответил он.
Некоторое время мы молчали. Затем Вячеслав, медленно подбирая слова, выдал:
— Значит так. Лучше всего будет расширяться сжиженный газ. Он и так стремится это сделать. Скажем, пусть это будет метан…
— Слишком высоко давление в баллоне. Боеприпасы будет сложно хранить.
— Тогда окись этилена, пропан.
Последний вопрос. Дальше он сам.
— Усилить действие взрыва можно?
— Почему нет? Слегка загустить и добавить, к примеру окись железа, она дешевая. Нет, пожалуй все же лучше алюминий или магний. Окиси нам не нужны.
— А теперь пиши заявку на патент! И никому ее не показывай. Только что ты придумал воистину страшное оружие! Его будут применять широко, оно дешево. Конечно есть ограничения — дождь, снег, ветреная погода. Но оно способно выкурить любого противника из щелей, окопов, подвалов, горных ущелий и даже городов.
— Понял, аэрозольное облако способно затечь куда угодно! — радостно подхватил мои слова Вячеслав, вытащил из кармана блокнот, сделанный из обрезка общей тетради, и начал писать.
— Как видишь, мечты сбываются, первый шаг ты уже сделал.
Похоже, молодой интерн, забил на дежурство. Он сбегал в ординаторскую, принес бумагу и ручку, и мы продолжили. Периодически его дергали к больным, и он выходил. Потом возвращался, и продолжал. К вечеру удалось составить черновик патентной заявки. Успели слегка проработать математику процесса. Отдельно оговорили применение термобарических боеприпасов при разминировании, застолбили вязкие смеси на основе окиси этилена с заполнителями, аналогичными бутадиен — стирольным каучукам. В качестве основного заполнителя сошлись на обыкновенном алюминии.
Куда только делся вечно задерганный и усталый интерн? В нем почти ничего не напоминало о мальчишке, бессильно лежавшего под бомбежкой в сухом бурьяне. Мальчик вырос и, как вдруг оказалось, ничего не забыл. Теперь он знал, как предъявить счета к оплате. Оставалось только решить — кому.
Глазами интерна Ледовского на мир глядел Демон Войны. А лопнувшие капиллярные сосудики в белках глаз уже не казались следствием бесконечной череды дежурств — в них отражалось ревущее пламя будущих пожаров.
29 октября 1952 года, среда
… Строительная бытовка на пустыре, продуваемом всеми ветрами. Под потолком плавают сизые клубы табачного дыма. Малиновым огнем светит намотанная на асбестовую трубу спираль самодельного обогревателя. Душновато, устоявшийся запах несвежей одежды, и влажного дерева. Перекур закончен, но никто не расходится. Сосредоточенное молчание бригады прерывает Веня Звягинцев, худенький и остролицый ученик штукатура:
— Петр Иванович, а что теперь будет? Как товарищ Сталин закончил выступать, так по радио — только военные песни и марши крутят. Ни новостей, ничего. Из парткома никого не было, а раньше-то как вождь чего скажет, бегом летели растолковывать.
Бригадир неспешно и основательно, аж с прокрутом, затушил окурок в самодельной пепельнице, уперся ладонями в колени, встал, и ни на кого не глядя, буркнул:
— Хорош ночевать, мужики. Что б там ни было, план никто не отменит. А тебе, Веня, я вот что скажу — слушай радио.
Как раз в этот момент крутили «Священную войну», и речь неоднократно битого жизнью бригадира наложилась на слова: «Отродью человечества сколотим крепкий гроб».
Не говоря более ни слова, Петр Иванович повернулся и толкнул дверь. Работу действительно никто не отменял.
