Душа мумии - [17]

СОЛОМОН: Подобное вожделение кажется мне непредставимым.

КОРОНЕЙ: У Геродота можно прочитать много поразительного — недаром Плутарх^{8} опровергал его.

ФРИДЕРИК: Мы избегаем таких пороков и вследствие этого считаем подобные деяния непредставимыми, однако история доказала их истинность. Не станем удаляться далеко от наших мест: Малатеста^{9}, правитель Римини, на памяти наших дедов радушно принял благородную даму, жену немецкого графа, совершавшую паломничество в Рим. Не сумев соблазнить ее сладкими речами и овладеть ею силой, он умертвил ее жестоким ударом меча в горло, дабы утолить с изуродованным и окровавленным трупом похоть, что не находила выхода, покуда дама была жива.

КУРЦИЙ: Столь вопиющие преступления не ограничиваются Египтом или Италией, но распространились даже и в Галлии. Я сам видал в Тулузе медика, который, как рассказывали, удовлетворил свою беззаконную страсть с телом женщины, умершей от чумы. Поскольку его застигли, юридически говоря, «в состоянии объятия», медик был предан мстительному пламени, и люди взирали на него с ужасом. Подобные случаи полностью подтверждают слова Геродота.

СЕНАМИЙ: Плутарх, желая защитить честь и достоинство своей родины, обрушился на резко отзывавшегося о ней Геродота. Марк Туллий^{10}, однако, называл последнего «отцом истории». Несмотря на то, что многие не верили Геродоту, время доказало его правоту. К примеру, его рассказы о ликантропии среди невров^{11} и воздействии ветров известны по сей день. А описанные им брачные обычаи, когда выкуп^{12} за красивых невест идет в приданое уродливым, сохраняются и поныне в такой могущественной и процветающей республике, как Сиена.

КОРОНЕЙ: Послушаем Октавия, пусть продолжает свой рассказ.

ОКТАВИЙ: Я привез бы вам этот труп, извлеченный из гробницы, если бы то позволили тритоновы духи. Я договорился о его перевозке и поместил тело в ящик, словно это был похищенный палладиум^{13}. Купец Пистакий ждал с нагруженным судном попутного ветра в порту Александрии, куда направился и я, намереваясь вернуться в Италию после долгих странствий. Когда задул Волтурн^{14}, он созвал корабельщиков и велел поднимать паруса. Я спешно погрузил на борт свой ящик. Корабль был очень большим, с немалой командой, и принял на борт много путешественников: как вы знаете, Александрия — весьма густонаселенный город, где всегда собираются купцы, прибывшие из дальних стран.

Когда мы выходили в море, продолжал дуть Волтурн. Греки, если память мне не изменяет, зовут этот ветер Эронотом, египтяне — Сирохом, так как он зарождается в Сирии, Гораций же именует его «ясным Нотом»; он даровал нам ту спокойную погоду, о которой говорится в строках:

Как иногда ясный Нот гонит тучи с туманного неба

И не всегда он дожди порождает…^{15}

Гомер в схожем смысле называет этот ветер «проясняющим небо».

КУРЦИЙ: Но тот же Аргест сотрясает нашу область Прованс с такой силой, что нередко швыряет камни, выворачивает с корнем деревья и разрушает дома. Тамошние жители все еще называют упомянутый ветер Альбаном, как делали наши предки, согласно Плинию.

ОКТАВИЙ: Ветерок, поначалу легкий, стечением времени, как мы заметили, становился все более яростным. И мало того, когда мы оказались далеко в открытом море, Киркий — самый неистовый из северозападных ветров, ветер «буйный», по словам Гомера, — поднял шторм. Киркий дул прямо в лоб Волтурну; от столкновения их злые волны начали бешено сотрясать корабль, и нам пришлось свернуть паруса и выбросить в море груз потяжелее. Буря трепала судно целый день и целую ночь. Мореходы надеялись, что шторм вскоре прекратится, и говорили, что такая сильная буря длится, как правило, не больше суток, редко продолжается два дня и никогда более трех. Тем не менее, вихри продолжали сталкиваться друг с другом, и волны вздымались все выше.

СЕНАМИЙ: Помнится, Аристотель писал, что ветры никогда не дуют одновременно в противоположных направлениях.

ОКТАВИЙ: Вероятно, Аристотель написал это в тени Ликея, а не в школе моряков, которые утверждают, что самый свирепый шторм вызывают лишь противодействующие порывы ветра. <…> Сперва кормчий призывал нас мужаться и надеяться на лучшее. Но когда он осознал наше положение, его обуял страх, точно «морехода, побежденного яростью ветра», если воспользоваться строкой поэта. Волны непрестанно захлестывали судно, и он велел освободить корабль от груза. Но люди на борту уклонялись от работы, стеная от боли во всех членах по причине непомерной качки. Отдав якоря, кормчий тяжко вздохнул и приказал всем молиться Господу. И тогда один флорентиец воззвал к Екатерине Сиенской; другой к Деве из Лорето, хорошо известной в том городе. Многие молились святителю Николаю; иные Клименту. Некоторые с жалобными завываниями распевали: «Славься, звезда морская»^{16}. Греческие купцы начали хором повторять soson hemas, kyrie, eleeson, hemas, eisak-puson despota, «Спаси нас, Боже, смилостивись над нами, Господи». Евреи снова и снова взывали: shema adonai, «Услышь нас, Господь». Исмаилиты из Александрии твердили: Ejuchenabhudu,Alla,AUa,AUa, malah, resulala («Тебе поклоняемся, Аллах, Аллах, Аллах, Господь Пророка Аллаха»). Некий венецианский купец, пав на колени, достал спрятанную на груди освященную гостию в круглом стеклянном сосуде и вскричал: