Душа бессмертна - [38]

Она обмела веником валенки и почувствовала, что позади кто-то идет. Оглянулась и увидела Ленку Смирнову. Ленка завязала платок, что глаз почти не было видно.

— Здравствуй, тетя Маня, — сказала Ленка и хотела пройти вперед.

Романовна поздоровалась и остановила Ленку:

— Что это ты, милая, бежишь, как на пожар?

— Да некогда, тетя Маня, мне. Коровы одне остались.

— Коровы-то не убегут, поди. Чего, занемогла чем?

— Голова что-то болит, — потупилась Ленка. — Второй день болит.

— Простудилась, видно. А ты бы чаю с малиной, да на печь. Пропотела бы, все как рукой сняло. А у меня вот руки тоскуют.

Очередь была небольшая, на стульях сидели маленькая незнакомая бабушка да старик в шубе и подшитых войлоком валенках. Романовна поздоровалась и развязала теплый платок, осталась в одном белом бумажном платочке.

Посидели, помолчали, пока не вышла из-за перегородки врачиха Анна Григорьевна. Она оглядела всех, увидела Ленку.

— Смирнова? Проходи! — и пропустила Ленку вперед себя.

— Вишь, молоденьким какая честь, наперед стариков пропускают, — сказал старик в шубе.

— А куда тебе торопиться-то? — оглянулась Романовна.

— Как куда? — сказал старик. — На тот свет охота, я уж в тамошних списках числюсь. Чего тут больше делыть: вина пить не дают, старуха стала старая, одна от нее ругань, а больше никакой пользы. На тот свет, матушка, на тот.

— Да по твоим речам, дак ты и молоденького переживешь, — отмахнулась Романовна. — Чего у тебя с рукой-то?

— С рукой-то? — Старик поглядел на завязанную холстиной руку. — Чего с рукой, я уже и забыл, давно из дому-то.

— Порубил, поди.

— Знамо, порубил.

— Поменьше языком будешь молоть.

Маленькая бабушка слушала разговор молча, но потом и ей захотелось поговорить.

— Не слушай ты его, не слушай! — замахала она рукой. — Всю упряжку не дело говорит.

Вышла опять врачиха Анна Григорьевна и с ней Ленка. Они вместе ушли за дверь. Вскоре Анна Григорьевна вернулась уже одна. Романовна поглядела на дорогу в окно. Ленки не видно было. «Куда это девалась девка, — подумалось Романовне, — вроде дороги-то нету другой».

Тем временем Анна Григорьевна поставила маленькой бабушке градусник, велела немного подождать и ушла.

— Ой, спасибо, милая, — заговорила ей вслед бабушка, — сразу легче и стало. Я уж все лепешки, какие в шкапу были, съела, и сусиди порошков приносили всяких…

— «Сусиди, сусиди!» — передразнил бабушку старик в шубе. — Сидела бы дома-то!

— Да ведь как, батюшко, ешшо и пожить-то охота, белого-то света жалко.

— Живи, кто тебе не велит. Я вот дома старухе как поставлю градусник, так всю хворь будто ветром сдунет.

— Тьфу, тьфу, дурак сивой, — заплевалась бабушка. — Сиди, бесстыдник. Век прожил, а толку как у маленького. Ведь, поди, и у деток детки, а он все еще языком барахвостит! Есть детки-то?

— Да у меня-то нет, а у старухи есть, как нету, есть у старухи.

— Вот я и гляжу, что некому тебя колотить.

Старик покашлял: «Кхе-кхе», — поскреб за ухом коричневым от курева ногтем и замолчал.

Романовна и слушала разговор и не слушала. Она все смотрела на дорогу, но Ленку так и не увидела.

Анна Григорьевна вызвала Романовну к себе, выслушала жалобы и дала лекарства. Велела прогревать руки и мазать мазью.

— Никакой работы нельзя делать, а особенно тяжелой! — сказала она Романовне, провожая ее до двери.

— Да что ты, матушка Анна Григорьевна! Я ведь умру без работы-то. А люди-то что скажут!

Но врачиха не откликнулась. Романовна слышала, как хлопнула дверь в родильной половине, завязала платок и направилась в магазин.

Она купила новую сковородку, хлеба, ниток, спички и пошла домой. Провода над головой все гудели, а Романовна думала свои думы, и все больше о сыне Степанке. Ей хотелось поскорее его увидеть. Пусть бы ехал домой да женился на той же Ленке. Девка хоть и не больно красавица, зато работница золотая: одних премий сколько ей надавали, и в районе почет.

Романовна думала на ходу, как собрали бы вечерок; и уже в уме прикидывала, куда поставить Степанкову кровать. Глядишь бы и внучек объявился, а ей ничего больше и не надо, стала бы перекладываться с маленьким, а насчет работы, так она еще ни которому не уступила бы.

Она снова вспомнила разговор с Ленкой и почуяла не то тревогу какую, не то беспокойство, словно уронила на пол иглу, а найти так и не нашла. Чего это она такая завязанная по самые глаза? И врачиха ее без очереди пропустила…

И вдруг у Романовны екнуло сердце и голову просветлила простая, как снег у дороги, мысль: «Да ведь… Ой, господи! Ведь она, Ленка-то, в родильной осталась!» Романовна прикинула в уме, когда уехал Степанко: выходило как раз на это — пошел четвертый месяц. Сначала Романовна замедлила шаг, потом и совсем остановилась, расстроенная. Провода гудели как во сне. Романовна не знала, что ей делать, и мысленно охала. Как это она сразу не догадалась? И вдруг чуть не бегом ринулась обратно, едва не упала на скользкой от тракторных саней дороге. От расстройства даже не поздоровалась со встречным человеком.

Двери в медпункт были уже на замке. Романовна подошла ко вторым дверям, перевела дух и прислушалась. В родилке было тихо, только трещали дрова в плите. Романовна, не раздумывая, дернула за скобу, но двери были заперты на крючок.