Дурочка (Ожидание гусеницы) - [14]

— Может, глотнем для ясности? — он достал из внутреннего кармана кителя плоскую фляжку с коньяком.

Лукреция ничего не ответила, складывая горкой скомканные фантики от съеденных конфет. Но когда Крэзи-бой плеснул себе в чашку коньяка, отобрала фляжку и допила все из горлышка.

— Я не курила сорок шесть часов, — сказала она после этого.

Крэзи-бой суетливо покопался в карманах.

— У меня только сигареты.

Лукреция взяла одну, но закуривать не стала — сидела и нюхала. Крэзи-бой перешел к ближайшим событиям.

— Лейтенантик Наташкин оказался не без способностей. Вчера добился постановления на повторный обыск помещения, в котором был найден мертвый профессор. Ну, как добился… не без моей помощи. Сегодня к восьми утра вскрыли опечатанное помещение в присутствии вашего участкового, а там книг и папок всяких!.. Сама видела, что мне объяснять. Участковый начал книги потрошить, а Раков мебель осматривать. Я подъехал к девяти, комната была засыпана бумажками по колено, а еще и половины не разгреблось. Мне даже поплохело от такого зрелища. Но ради тебя я решил пригнать группу моих ребят, чтобы они по одной каждую бумажку и книжку перебрали, в коробки складывали и выносили это наружу. Пока ребята добирались, лейтенант нашел скомканную записку в кресле, в котором профессор собственно…

— Вот так просто взял и нашел? — уныло поинтересовалась Лукреция.

— Она была глубоко засунута между сиденьем и подлокотником. И нашел ее Раков не просто, а как полагается, в присутствии понятых, Таисии Маслёнкиной и твоего покорного слуги…

— Туся была понятой? — встрепенулась Лукреция.

— Была. И сильно страдала, что нельзя самой поискать, а нужно только ждать и наблюдать. Обещала все убрать после нас.

— Это значит, Лайка тоже была при обыске? Они говорили?

— Кто?.. — удивился Крэзи-бой.

— Дочка моя с Раковым! — закричала Лукреция и вскочила.

«Успокоительную» таблетку полковник достал из другого кармана кителя. Из коробочки от леденцов.

— Лайка разговаривать-то осмысленно начала не так давно, а к посторонним ближе чем на два метра не подходит до сих пор. Не понимаю, чего ты завелась? — Крылов помогал Лукреции запить таблетку, мученически кривясь лицом от стука ее зубов о стакан.

Через пятнадцать минут женщина расслабилась до бессмысленной улыбки и радостного обожания всех, кто входил в комнату. Крэзи-бой решил, что уже можно зачитать текст предсмертной записки:

— «Предчувствиям не верю и примет я не боюсь, — начал он проникновенно. — Ни клеветы, ни яда я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все…» (Тарковский, «Жизнь, жизнь» )

— Не-е-ет! — заплакала Лукреция, шлепая по столу ослабевшими ладонями. — Не на-а-адо, пожалуйста, я не могу больше его слышать!.. Засунь себе это стихотворение в ж…!

— Ладно, ладно, — опешил Крэзи-бой и решил сначала молча пробежаться по тексту глазами. — Дальше в прозе, своими словами и по делу: «В благодарность за осознание жизни, ее красоты и уродства, кончаю свое бессмысленное на данный момент существование с любовью в сердце, простив всех врагов и завистников…», двоеточие — «Неймарка, Глуховского…», ты подумай — целый список.! Ладно, это мы опустим, «…изношенность тела не дает более радоваться победам и бороться с неудачами, сознание подводит, и ребенок, обученный мною понятию слов и обучивший меня животной радости существования, вырос. «Час предвкушаю: смяв время, как черновик, ока последний взмах и н и который миг…» (Цветаева из «Крысолова» ). Ухожу в никоторый миг 15 сентября 1995 года, старый, больной и счастливый выполненным. Простите, кому любви пожалел».

Полковник Крылов достал платок, вытер вспотевшее лицо и тяжко вздохнул, покачав головой.

— Не предсмертная записка, а целая поэма! Знаешь, я пока читал, засомневался, что наши спецы вообще поймут, о чем это. Но профессор молодец — число указал и вообще… в конце определился с мотивами. А как тебе — «простите, кому любви пожалел», а? Поэма…

— Крэзи, миленький, я хочу полежать, и чтобы — никого, и тихо, ни звука… — жалобно попросила Лукреция, не утирая слез.

Лейтенант Раков забирал Смирновскую из карцера.

— За что вас отправили в изолятор? — спросил он в машине у дома, пытаясь вывести Лукрецию из оцепенения — за всю дорогу она не сказала ни слова.

— Я заплакала почему-то… и попросила где-нибудь полежать в тишине. Ты читал записку Ционовского?

— Конечно. Еще я читал его статью в литературной газете, «эссе» называется. В том же стиле. Ни у кого и тени сомнения быть не может, что это написал именно профессор.

— Где ты ее взял?

— Я нашел записку в кресле, она была засунута…

— Где ты ее взял?!

— Скажу после официальной регистрации брака, — окаменел лицом Раков. — Разрешите просьбу. Не говорите Ладовой о нашей сделке.

— А вот скажу! — злорадно объявила Лукреция. — Завтра же! Крэзи-бой обещал ее привезти сюда из аэропорта. Шагом марш в дом!

Раков вышел и постоял, насупившись, глядя как Лукреция решительно направилась к террасе. Вздохнул, осмотрелся и догнал ее.

— Вы только в доме о делах не говорите.

— Паранойя? — спросила Смирновская. — Кому я нужна? У меня нет тайн.

— Вы можете сами того не зная, подставить других.