Дурак умер, да здравствует дурак - [6]

— Самозванный полицейский настращал меня поддельными деньгами и выудил двадцать долларов, — ответил я.

— О, боже, — пробормотал Райли, и, похоже, силы окончательно оставили его.

Добрьяк с голодной ухмылочкой посмотрел на меня и произнес сипловатым голосом змея, искушающего Еву:

— Что ж, приветик, Фред. Какая жалость, что вы — мой клиент.

Я вытаращил глаза.

— Что?

— Он — настоящий стряпчий и, к тому же, идущий в гору, — пояснил Райли. — А ты — балбес, который катится по наклонной.

— То есть…

— Какой чудесный иск я мог бы вам вчинить, — злорадно молвил Добрьяк.

— При ваших-то деньгах!

— Все честно, — сказал мне Райли. — Ты действительно унаследовал триста семнадцать тысяч долларов, и да поможет нам всем бог.

— Впрочем, — подхватил Добрьяк, потирая руки, — может, с иском еще что-нибудь и получится…

Я распластался на полу и лишился чувств.

Глава 4

Джек Райли — громадный, похожий на медведя дядя, сплошь усыпанный крошками трубочного табака. С тех пор, как я упал в обморок в кабинете стряпчего Добрьяка, минуло два часа. Мы с Райли вошли в бар на Восточной тридцать четвертой улице, и Джек сказал:

— Фред, если ты хочешь, чтобы я по твоей милости пристрастился к бутылке, то хотя бы заплати за выпивку.

— Думаю, это мне по карману, — ответил я. — Теперь-то уж точно.

Я опять почувствовал слабость в коленях, и Райли повел меня вглубь зала, к отдельным кабинкам. Он громогласно бранил меня, пока не подошла официантка, а потом заказал два «джека дэниэлса» со льдом и сказал:

— Если позволишь, Фред, вот тебе мой совет: найди другого поверенного.

— Но ведь это не совсем справедливо, не правда ли? — с сомнением ответил я. — В конце концов, Добрьяк уже взялся за дело.

— Так же, как я ухаживаю за своей девицей, — возразил Райли и, подняв руку, погладил воздух. — Слишком уж рьяно этот Добрьяк приударил за твоей мошной. Избавься от него.

— Ладно, — пообещал я, хотя втайне сомневался, достанет ли у меня духу войти в контору Добрьяка и объявить ему об отставке. Впрочем, я мог нанять другого поверенного и поручить ему уволить Добрьяка.

— А еще, — продолжал Джек, — тебе следует подумать о надежном вложении этих денег.

— Об этом я как раз предпочел бы не думать, — ответил я.

— Хочешь, не хочешь, а придется, — заявил он. — Не хватало еще, чтобы ты трезвонил мне по поводу потери очередной сотни долларов, пока все твое состояние не улетучится без следа.

— Давай обсудим это потом, — предложил я. — Когда я выпью и малость приду в себя.

— Деньги чертовски большие, Фред, — напомнил мне Райли.

Но я уже и сам это осознал. Триста семнадцать тысяч долларов плюс-минус пять центов. Более того, триста семнадцать тысяч долларов чистыми, после уплаты налога на наследство, издержек по передаче и прочих сборов и поборов. А первоначальная сумма составляла почти пятьсот тысяч. Полмиллиона долларов. Пять миллионов десятицентовиков. Похоже, у меня и впрямь был какой-то дядюшка Мэтт. То есть, не дядюшка, а брат бабки, которого так звали и которому я приходился внучатым племянником. Моя прабабка по бабкиной линии со стороны матери была замужем дважды и родила сына во втором браке, а у него, в свою очередь, было три жены, но ни одного отпрыска. (Эти сведения мы получили, второпях позвонив из конторы Добрьяка моей матушке в Монтану.) Дядя Мэтт, или Мэтью Грирсон, почти всю свою жизнь был неудачником и, как полагали, пропойцей. Вся родня поносила его, не желала с ним общаться и отказывала ему от двора. Кроме меня, разумеется. Я не сделал дяде Мэтту ни единой гадости, главным образом потому, что сроду о нем не слыхал: мои родители были людьми добропорядочными и никогда не упоминали об этой неприятной личности в присутствии детей.

Но именно моя нечаянная доброта и принесла мне удачу. Дядюшка Мэтт не хотел завещать деньги ветеринарной лечебнице или учреждать стипендии для студентов-паралитиков, а родню свою презирал не меньше, чем она его. Но только не меня. Похоже, он интересовался мной, издалека наблюдал мою жизнь и понял, что я — такая же одинокая душа, как он сам, отторгнутая от поганой семейки и живущая в соответствии с собственными желаниями. Не знаю, почему он так и не познакомился со мной. Возможно, из боязни, что при ближайшем рассмотрении я окажусь ничем не лучше любого другого родственничка. Но, как бы там ни было, он наблюдал за мной и, вероятно, считал, что между нами существует некая общность. А в итоге взял да и оставил мне все свои деньги.

Происхождение этих денег было весьма туманным. Восемь лет назад дядюшка Мэтт подался в Бразилию, увезя туда кое-какой капиталец, о размерах которого никто ничего не знал. По-видимому, он долго копил эти деньги. Так или иначе, спустя три года дядька воротился домой с полумиллионом долларов в наличных деньгах, самоцветах и ценных бумагах. Похоже, никто понятия не имел, как ему удалось сколотить такое состояние. Более того, мать сообщила мне по телефону, что родня даже не подозревала о богатстве дядюшки Мэтта. «Очень многие люди относились бы к Мэтту совсем иначе, знай они о его состоянии, уж ты мне поверь», — сказала мать.

И я ей поверил.

Последние несколько лет дядюшка Мэтт жил здесь, в Нью-Йорке, в квартире гостиничного типа на Южной Сентрал-Парк-авеню. Двенадцать дней назад он умер и был скромно предан земле, после чего поверенный Маркус Добрьяк вскрыл завещание. В числе прочих указаний было и такое: не уведомлять меня о кончине дядьки и завещательном отказе имущества, пока не будет покончено со всей правовой путаницей. «Мой племянник Фредерик — человек ранимый и чувствительный, — говорилось в завещании. — Присутствие на похоронах может взволновать его, а от канцелярской волокиты у него начнется зуд».