Дурак - [34]

— Никому не дозволено меня трогать, поэтому вместо меня всегда наказывают девушку. Шлепают.

— Вестимо, сударыня, так и должно быть. Королевский круп должен оставаться неприкосновенен.

— И мне все это забавно. Вот надысь на мессе я обмолвилась, что Регана, не иначе, пизда нестроевая, так мою девушку так отделали…

— Отделали б еще и не так, назови вы небо голубым, э? Порка за правду — еще б не забавно.

— Да не так забавно, Карман. А забавно как в тот день, когда ты учил меня человечку в лодочке.

То был лишь словесный урок, и случился он вскоре после того, как она попросила разъяснить ей про мужское достоинство. Но забавлялась она, вспоминая тот день, потом еще две недели, не меньше.

— О, ну разумеется, — промолвил я. — Забавно.

— Меня нужно отшлепать, — сказала Гонерилья.

— Это вечная истина, согласен, госпожа, но мы опять-таки объявляем небо голубым, не так ли?

— Я хочу, чтоб меня отшлепали.

— Ой, — рек я, неизменно красноречивый и смышленый негодник. — Тогда другое дело.

— Ты отшлепал, — уточнила принцесса.

— Ебать мои чулки. — Сим я обрек себя на эту долю.

В общем, когда Освальд вступил в покои в тот первый раз, и у меня, и у принцессы зады были красны, как у сарацинских макак, мы оба были вполне голы (за исключеньем колпака, который с моей головы перекочевал на Гонерильину) и ритмично прикладывались друг к другу своими фасадами. Освальд повел себя несколько менее чем сдержанно.

— Тревога! Караул! Шут надругался над моей госпожой! Караул! — возопил Освальд, поспешно ретируясь из покоев и подымая весь замок.

Освальда я догнал у входа в большую залу, где на троне сидел Лир. Регана расположилась у его ног по одну сторону и вышивала, Корделия — по другую, играла с куклой.

— Дурак надругался над принцессой! — объявил Освальд.

— Карман! — крикнула Корделия, выронила куклу и подбежала ко мне. Она широко и блаженно улыбалась. Ей тогда исполнилось лет восемь.

Освальд заступил мне дорогу.

— Я застал дурака без штанов, и он покрывал принцессу Гонерилью, как похотливый козел, государь.

— Это неправда, стрый, — рек я. — Меня призвали в светелку к госпоже лишь для того, чтоб разогнать ей утреннюю хмарь. Принюхайтесь, коль есть у вас сомненья, — ее дыханье говорит получше слов.

На сих словах в залу вбежала Гонерилья, на ходу оправляя юбки. Остановилась подле меня и сделала книксен отцу. Она запыхалась, прибежала босиком, а одна грудь подмигивала Циклопом из лифа ее платья. Проворно я сорвал у нее с головы свой колпак и спрятал за спиной.

— Извольте — свежа, аки цветик? — рек я.

— Привет, сестренка, — сказала Корделия.

— Доброе утро, барашек, — ответила Гонерилья, лишая розовоглазого Циклопа остатков зренья быстрым тычком.

Лир почесал в бороде и зыркнул на старшую дщерь.

— Эгей, дочурка, — рек он. — Барала ль ты и вправду дурака?

— Сдается мне, любая дева, барающая мужчину, барает дурака, отец.

— Отчетливо прозвучало «нет», — молвил я.

— Что такое «барать»? — спросила Корделия.

— Я сам видел, — сказал Освальд.

— Барать мужчину и барать дурака — различья нет, — сказала Гонерилья. — Но вутрях сегодня я барала вашего дурака — как полагается и громогласно. Я трахала его, пока он не взмолился богам и лошадям, чтоб оттащили.

Это еще что такое? Нарывается на подлинное наказание?

— Так и есть, — сказал Освальд. — Я слышал этот клич.

— Барала, барала, барала! — не унималась Гонерилья. — О что это я чувствую в себе? Крохотные пяточки ублюдка уж барабанят мне в утробу изнутри. И я слышу его бубенцы.

— Лживая ты потаскуха, — молвил я. — Шуты так же рождаются с бубенцами, как принцессы — с клыками. И то, и это нужно заслужить.

Лир рек:

— Если это правда, Карман, я прикажу вогнать тебе в зад алебарду.

— Кармана нельзя убивать, — сказала Корделия. — Кто будет меня распотешивать, когда на меня свалится кровавая напасть и я сдамся на милость черной меланхолии?

— Ты что несешь, дитя? — вопросил я.

— Все женщины так прокляты, — ответила Корделия. — Их нужно наказывать за коварство Евы в саду зла. Няня говорит, от нее так скверно.

Я погладил ребенка по голове.

— Едрическая сила, государь, заведите же девочкам таких учителей, которые не монахини.

— Меня следует наказать, — вставила Гонерилья.

— А у меня напасть уже не первый месяц, — промолвила Регана, не отрываясь от вышивки. — И я поняла, что мне лучше, если я спускаюсь в застенки и смотрю, как мучают узников.

— А я хочу Кармана! — Корделия уже ныла.

— Тебе он не достанется, — ответила Гонерилья. — Его тоже надо наказать. За то, что совершил.

Освальд поклонился без особой на то причины:

— Позволено ли будет предложить выставить его голову на пике на Лондонский мост, государь? Чтоб неповадно было черни впредь распутничать?

— Молчанье! — крикнул Лир, вставая. Спустился по ступеням трона, миновал Освальда, падшего на колени, и воздвигся предо мной. Длань он возложил на голову Корделии.

— Она молчала три года, пока ты не появился, — рек он. Орлиный взор старого короля был устремлен прямо мне в душу.

— Так точно, государь, — ответил я, потупив очи долу.

Он повернулся к Гонерилье:

— Ступай в свои покои. Пусть нянюшка пасет твоих химер. Она и проследит, чтоб дело сим усохло.