Дурак - [31]

— Пусть капнет в котел, тогда и поклянешься, — распорядилась карга.

Я сделал, как велели.

— Но раз уж я тут, нельзя ли мне заодно и обезьянку?

— Нет, — ответила Шалфея.

— Нет, — отозвалась Петрушка.

— Нет, — сказала Розмари. — Обезьянки у нас кончились. А вот маскировку дружка твоего мы заклятьем подправим, а то уж больно она убогая.

— Ладно, валяйте, — сказал я. — А то нам уже пора.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Хуже, чем укусы злой змеи,

Детей неблагодарность.

«Король Лир», акт I, сцена 4, пер. М. Кузмина

Явление десятое Все ваши грозные услады [74]

Небо грозило ненастной зарей, когда мы подошли к Олбанийскому замку. Мост был поднят.

— Кто идет? — крикнул часовой.

— Шут королевский Карман и его личный воин Кай. — Так ведьмы нарекли Кента, чтобы скрепить личину. На него навели чары: волосы и борода у него теперь были черны как смоль словно бы по своему естеству, а не от сажи, лицо избороздилось морщинами и осунулось, и лишь по глазам, карим и нежным, едва ль не коровьим, узнавался прежний Кент. Я посоветовал графу пониже натянуть шляпу — вдруг наткнемся на старых знакомых.

— Где тебя черти носили? — спросил часовой. Он кому-то махнул, и мост со скрежетом пополз вниз. — Старый король чуть все окрестности не разнес в клочья, тебя искал. На госпожу нашу поклеп возвел: привязала, говорит, его к каменюке и в Северном море утопила. Так и сказал.

— Многовато хлопот. Должно быть, я сильно вырос в ее глазах. Вчера вечером-то она меня просто повесить собиралась.

— Вчера вечером? Пьянь ты овражная, да мы тебя уже месяц ищем.

Я поглядел на Кента, а тот на меня. Потом мы оба поглядели на часового.

— Месяц?

— Клятые ведьмы, — пробормотал Кент.

— Коли объявишься, мы должны тебя незамедлительно предъявить нашей госпоже, — сказал часовой.

— Окажи милость, любезный часовой, вашей госпоже только и радости, что меня при первом свете зари видеть.

Часовой почесал бороду. Похоже, он думал.

— Ладно сказал, дурак. Может, и впрямь вам сперва не помешает отзавтракать да помыться. А уж потом к госпоже.

Мост гулко ухнул на место. Я повел Кента в замок, и часовой вышел к нам у внутренних ворот.

— Прощенья просим, сударь, — сказал он, обращаясь к Кенту. — Но вы б не могли дождаться восьми склянок, а уж потом объявлять, что дурак вернулся?

— Ты тогда со стражи сменяешься, парень?

— Так точно, сударь. Не уверен, что хочу сам принести радостную весть о возвращении блудного дурака. Королевские рыцари две недели вокруг замка чернь подстрекали, а госпожа наша Черного Шута костерила, мол, все из-за него. Сам слышал.

— Виновен даже в отсутствие? — рек я. — Говорил тебе, Кай, она меня обожает.

Кент похлопал часового по плечу:

— Не провожай нас, парень, а госпоже доложишь, что мы вошли в замок с первыми купцами. Теперь марш на пост.

— Благодарим покорно, добрый сударь. Одежка у вас невидная, я погляжу, а то б за благородного господина вас принял.

— Я б им и был, коль не одежка, — рек Кент в ответ, сверкнув улыбкой из своей новой черной бороды.

— Ох, едрическая сила, вы б уж друг другу корни жизни поглодали, чем турусы разводить, — сказал я.

Два солдата отскочили друг от друга, словно их взаимно опалило пламенем.

— Простите, я вам тут арапа заправляю. — И я проскакал мимо них в замок. — Вы, петухи, все такие ранимые.

— Я не петух, — сказал Кент, когда мы подходили к покоям Гонерильи.

Дело шло к полудню. Пока рассветало, мы поели, вымылись, кое-что написали и убедились, что нас действительно где-то носило больше месяца, хотя самим нам казалось, что отсутствовали мы со вчерашнего вечера. Отнять у нас месяц жизни как плату за снадобья, заклятья и предвестия — справедливая цена, только объяснять потом замучишься.

У покоев герцогини за писарским бюро сидел Освальд. Я рассмеялся и помахал у него перед носом Куканом.

— По-прежнему двери госпоже сторожишь, Освальд? Как обычный лакей? О, годы обошлись с тобою милостиво.

У Освальда на поясе висел только кинжал, а меча не было, но его рука сама потянулась к ножнам. Он встал. Кент положил лапу на рукоять своего меча и покачал головой. Освальд опять сел на табурет.

— Да будет тебе известно, я не только дворецкий и управляющий герцогини, но и ее доверенный советник.

— Да она, я погляжу, тебе колчан титулов выдала — пуляй не хочу. А скажи-ка мне, на «лизоблюда» и «бздолова» ты по-прежнему отзываешься, или эти два звания теперь лишь почетные?

— Все лучше, чем просто дурак. — И Освальд сплюнул.

— Это правда, я дурак. А также правда, что я прост. Но я не простой дурак, бздолов. Я Черный Шут, и за мной послали, и я сейчас войду в покои твоей госпожи, а ты, дубина, останешься сидеть под дверью. Объяви-ка меня.

По-моему, тут Освальд зарычал. Новый трюк — раньше он так не умел. Он всегда старался произнести мой титул как оскорбление и вскипал, если я принимал это как дань уважения. Сможет ли он когда-нибудь понять, что Гонерилья к нему благоволит не потому, что он ей предан или пресмыкается пред нею, а потому, что его так легко унизить? Стало быть, теперь битая собака выучилась рычать. Наверное, это неплохо.

Во гневе Освальд скрылся за тяжелой дверью и тут же вынырнул. В глаза мне он не смотрел.